«Сорпо, зачем ты убежал от бесплатной пищи и одежды?» — спрашивали люди. «Не нравится мне там жизнь,— отвечал Сорпо.— Бывало, как вспомню поле за селом, где ставил капканы на сусликов, так и хочется убежать... Вот и решился. Ох, и вырос я на дармовых харчах за зиму! Теперь могу работать, прокормлю себя сам».
Байюрек и Сорпо большие друзья. Придет к нему домой Сорпо, и Байюрек уже не знает покоя — обогреть, накормить надо парня. Делает он это всегда с радостью, кажется ему, что Сорпо — брат его родной Кебелек. Очень подходило брату это имя — бабочка, был он тоненький, легкий, глаза большие и кроткие, такие же, как у Сорпо... В тот жуткий, незабываемый 1919-й братишке было столько же лет, сколько сейчас Сорпо. На их летнее кочевье (три юрты) наткнулись незнакомые всадники. Кто они были, Байюрек не знает до сих пор. Не узнал этого тогда и отец Байюрека — старый Чокондой. Прискакали. Был среди них один алтаец, тот приказал заколоть барана, достать араки, сам же пошел привязывать в лощине лошадей. Все было исполнено тотчас. Приезжие наелись, напились, легли спать в тень. Только двое — тот алтаец и один русский — не спали. Кебелек, тоже наевшись, сидел возле них, от нечего делать ковыряя палочкой землю. Русский указал на лошадей и что-то сказал мальчику.
— Смотри, гнедой запутался в аркане. Иди развяжи, — перевел, улыбаясь, алтаец.
— Беги, беги, сынок, освободи,— сказал отец, вешая на юрту баранью шкуру повыше, чтобы не разодрали собаки.
Он вскочил и пустился вниз, только пятки засверкали. Бегал он очень хорошо, а тут ведь гости попросили — полетел как птица. Видит Байюрек — прыгает его брат по кочкам, будто бабочка порхает. И тут... раздался выстрел, Кебелек, как подкошенный, упал в траву. Байюрек бросился на стрелявшего... что было дальше, не помнит. Когда очнулся, отец в луже крови лежал рядом, баранов не было, лошадей ни своих, ни чужих не было, гостей тоже...
— Ну, Сорпо, что нового слышал, что хорошего видел? Садись, рассказывай.
— Два дня назад рассказывал вам все новости. С тех пор ничего не случилось... Ходил в соседний колхоз.
— А там что?
— Не было времени новостями заниматься. Залез на скотный двор и целый день просидел на крыше, рисовал на кусках лиственничной коры, они прочные, гладкие, хорошо на них рисовать, и лошади у них сытые, красивые — ох и лошади! Много лошадей нарисовал...
Сорпо очень любил рисовать. Особенно лошадей. Попадется клочок бумаги, сразу же принимается его разрисовывать. Но достать бумагу и карандаши почти невозможно, взрослые и то днем с огнем их ищут. Однажды Сорпо вошел в контору и видит — на столе бумага, забрал ее и начал рисовать. Сарбан тогда под давлением Йугуша чуть в тюрьму не засадил бухгалтера за то, что тот не сдал годовой отчет. Хорошо, что Сорпо любил показывать свои рисунки, — отчет нашелся, а художника Сарбан двое суток продержал в сарае.
Байюрек встает, берет с полки две пиалы. Насыпает в них талкан, заливает кипятком.
— Знаете,— понизив вдруг голос, обращается Сорпо к Байюреку.— Был я сейчас у юрты Йугуша. Он там с Кепешем говорил... Вас ругал...
— Как ругал?
— Щенком назвал... И еще... чесоточный козел, говорит, отару хочет вести... Кепешу грозил. Свяжу, говорит, и в аймак отвезу.
— А как ты там оказался, Сорпо шел мимо. Вижу, жена Йугуша целое ведро костей несет, вывалила возле изгороди. Позвала собаку, та не пришла... Я спрятался, дождался темноты. Камень кинул — проверить, где собака... Не было... В собачьей
свадьбе гуляет, наверное. Просунул руку между жердями — кости жирные. Много набрал, вам завтра принесу самую большую, мозг в середине целехонек, да и мясо на ней есть, суп можно сварить. Пока таскал кости, разговор этот слышал. Только плохо было слышно. Через забор боялся лезть— поймает Йугуш, в амбар посадит, да и собака...
— Да... это все интересно, что ты рассказал. Только, знаешь, подслушивать нехорошо и ябедничать тоже. Мужчине это не к лицу.
Сорпо молчит. Пристыдил его Байюрек. Быстро доедает талкан, вылизывает пиалу, встает.
— Пей чай, Сорпо. Куда спешишь?
— Не хочу.
— Ну ты на меня не сердись, Сорпо. Захаживай, побеседуем.
«М-да, значит, паршивым козлом стал председатель сельсовета. Йугуш неспроста так сказал. Знал, что Кепеш зол на меня. На что он толкает его... Что может сделать со мной Кепеш? Зарезать? Застрелить? Все может быть... Но посмотрим... Ну, решил весь колхоз к рукам прибрать. А дальше что?.. Не те теперь времена. Власть Советская тверда, она его обломает...»
С того самого времени, как Байюрек вступил в комсомол (одним из первых в аймаке,), он чувствует себя натянутым луком. Особенно тяжело было первые годы. По горам и долинам разнеслась весть о том, что пришли новые времена — не будет ни богатых, ни бедных, все люди будут равны и будут жить вместе в одной деревне, будут жить в избах, в которых зимой тепло, в дождь сухо, в колхозе будет пищи вдосталь, как травы на лугах, а имущества будет столько же, сколько навоза в хлеву. Пришел призыв: молодежь — в комсомол! Комсомолец — опора, посох партии большевиков!
Кто ж откажется от такой жизни? Кто не станет к ней стремиться? За такую жизнь надо бороться до последней капли крови! Байюрек тогда не слезал с седла по целым месяцам. Вместе с Тектиром Калыповым носился по горам и долинам, помогая устанавливать власть народа. Вечерами, на отдыхе у костра мечтали о том, как все станут хозяевами жизни. О Тектире можно одно сказать: из материнского чрева на свет божий он вышел уже комсомольцем. Именно. Тектир оказывал самое большое влияние на бедняцких детей, его слова пробуждали в них классовое сознание, поднимали их на борьбу за новую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111