Как ее здоровье, Сунер?
— Ничего,— Сунер проглатывает айран, даже не разобрав его вкуса.— Хворала. Теперь лучше.
— А у нас окот — как на конвейере. Точно сговорились. Только и знай ягнят оттаскивай. Голова идет кругом!
— Хорош айран! — обтирает губы Иван.— Один глоток и — ожил.
— Пойду,— подхватывает бидон Кабай и забирает у Ивана пиалу.— К ягняткам пойду. Слезьми плачу. Овцы-то кой-как дотянули зиму. Худые, слабые. Некоторые в первый раз ягнятся. Ах, горе, горе... Когда к нашим кошарам поближе будете, заходите. У меня чай всегда на очаге.
Она быстро удаляется по дороге, оглядывается и машет рукой.
— Хорошо, с правой стороны подошла, а не слева,— говорит Кемирчек.— А то не увидел бы. Так пылью несет, гору поставь — врежусь, не разберу! Знал бы, где та дыра, из которой дует этот ветер, бульдозер бы подогнал...
— Э-э, парень, а что у тебя с лицом?! -— вдруг вскрикивает Бёксе, будто только что разглядел Кемирчека.— Ну и физия! Как у черта! Заявись к кому-нибудь ночью в аил, ей-богу, всех обморок хватит! Гляди, гляди!
— А у тебя чище, что ли? —- смеется Иван. Бёксе заглядывает в свое отражение в его очках,
они все трое смотрятся в стекла и вдруг начинают хохотать, хлопая но плечам друг друга и приседая от смеха. Сунеру вовсе не смешно, но, глядя на них, и он улыбается. Только улыбка у него выглядит жалкой, натянутой...
Забросив мешок на плечо, Сунер лезет на подножку, и вдруг спина точно бы переломилась. Острая боль пронзает его от затылка до пяток. Нелепо взмахнув руками, он валится прямо на Эпишке, идущего следом, и тот удерживает его.
Сунер с усилием выпрямляется.
— Что, тебе и мешок уже не под силу? — сердится Эпишке.— Конечно, не книжечки ведь читать... Знаем мы таких!..
К сеялке Сунера примчался Бёксе.
— Что? Что случилось? Да на тебе лица нет! Не заболел?
— Вот... спина,— тихо говорит Сунер и стонет.—• Больно. И голова...
— Спина, говоришь? Ну, это понятно. Это от тряски, Сунер. С непривычки. Здесь еще, как говорится, ягодки. Вот на целине — там все кишки вытрясет. Ничего, привыкнешь помаленьку. А сейчас, пожалуй, полежи. Отойдешь. Мы кружок без тебя сделаем.
— Отдохнуть, отдохнуть, паря, надо,— поддакивает Иван, который, увидев Бёксе у сеялки Сунера, приперся прямо с мешком на плече.— Посмотрим, посмотрим за твоей. Валяй, отдохни.
Сунеру как-то и не верится. Лязгает гусеницами трактор, жалобно тренькают сеялки, трогаясь с места, и вся эта железная армада тихо ползет по полю, но уже без него. Оказывается, если смотреть со стороны,— зрелище это впечатляет. Мощно прет по пахоте трактор, ровным строем шествуют за ним сеялки, а пыльная завеса за ними похожа на белый, катящийся следом водяной бурун.
Сунер ложится. И кажется ему, что нет постели мягче, чем взрыхленная во влажных комьях земля. Она облегает тело доверчиво и плотно. Какой-то бугорок удобно подпирает больную спину, и боль потихоньку отступает, унимается. Сунер прикрывает глаза и лежит» слушая, как приятно томится усталое тело.
Что с тобой? Плохо? — слышит он над собой юнкий дребезжащий голос. Сунеру наклоняется морщинистое лицо старика Лбая. Трясущейся ладошкой он подпирает брови, всматриваясь подслеповатыми беспомощными глазами. — Голова, Абай...— отвечает Сунер.
— Подними, подними голову. Дай я помну ее немного. Так еще наши деды делали.
Старик Абай чуть влажными вздрагивающими пальцами обегает голову Сунера, ощупывает ее неслышными чуткими прикосновениями, а потом начинает давить, разминать резко и твердо.
— И-и, что за народ пошел? — выговаривает дед Абай.— Мелкий, болезненный. А ведь в старину, бывало, с высокого кедра упадет человек и — ничего.
Старый Абай всю свою жизнь был табунщиком. За долгую жизнь немало он перевидел. Годами ел и спал в седле. А теперь постарел, сил совсем не осталось. По случаю пятидесятилетия Советской власти колхоз наградил старого скотовода лучших кровей скакуном, но старик не был в состоянии ни сесть, ни слезть с дарового гнедка и прогнал его обратно в колхозный табун. В дни сева он сторожит зерно, навезенное из амбаров в поле. Красть зерно некому, и все обязанности Абая сводятся к тому, чтобы отпугивать случайно забредших коров или лошадей.
Любимая тема старика Абая — давние времена. О чем бы он ни рассуждал, все сводит к одному: вот и лошади прежде были не то, что теперь,— и статью, и выносливостью, и силой. Груз, который не смогут нынче взять даже в телеге, раньше-то мохноногие скакуны запросто тащили волоком. Тогдашние коняги, по его словам, не очень-то были балованы. Овса или ячменя отродясь не видывали. Бросят им на ночь охапку сена, и вся недолга. А то и привязывали на аркан, чтобы паслись на «пятачке» свежей травы. И хоть сто верст отмахают зараз, утром глядишь; свежие, как огурчики. Потому что траву — и тут старик Абай твердо стоит на своем — не сравнить с нынешней. Да и мясо, сало у прежних лошадей — не в пример.... Вкусней, калорий больше (современных терминов Абай употреблять не стесняется). О-о, а какие люди были в те времена!
Ворча под нос, старик Абай поднимается с колен и, постукивая палкой, удаляется по пахоте. А Сунер вытягивается на земле, не сдерживая улыбки. Как хорошо! И не верится, что под тобой не жесткая вибрирующая подножка, а неподвижная теплая земля, от которой, правда, отдает изнутри тягучим холодком. Не прогрелась еще вся до конца.
Воздух чист и прозрачен до голубизны. Где-то — не разобрать — стрекочет трактор, как кузнечик. Хорошо лежать, распластав руки и ноги. Хорошо. Сунер и не замечает, как задремывает, пригретый теплыми солнечными лучами.
На этот раз Тилгереш появляется на своей кляче ровно в полдень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111