Мастан вскочил, будто его иголкой укололи. Лицо залилось краской.
— Разбойника...— завопил он,— разбойника ставите выше меня... Выше государства, каймакама, вали... Выше президента! Еще спрашиваете, почему я против... Это же разбойник! Разве можно его именем называть деревню? Это же позор вам всем на долгие годы! Я вот сообщу каймакаму, узнаете, как идти против государства...
По кофейне прошел ропот возмущения. Что-что, а уж называть Караахмета разбойником — этого никто не мог стерпеть.
— Это ты про кого так говоришь, про Караахмета? — выкрикнул Хасан.
— А ты как думал, дорогой? Не про моего же дядю...
— Упокой аллах его душу! — дружно вздохнули во всех углах.
Мастан забегал по кофейне, запыхтела
— А еще мусульманами себя считаете! Молитесь за упокой души разбойника и злодея! Он разорял и убивал людей. Это такой нечестивец, каких свет не видывал!
— Аллаху лучше знать, Мастан.
— Да что вы понимаете в делах аллаха! — Мастан заахал, качал головой.— Будете в аду гореть, это я вам точно говорю. Караахмет — бунтарь, разбойник, мерзавец!
— Не говори лишнего, Мастан,— тяжело поднялся с места Хасан.
— Ты еще будешь меня учить!
— Не говори лишнего.— Хасан отмахнулся от него, как от мухи.— Караахмет — мой прадед. Я не позволю называть его мерзавцем.
Мастан оторопело уставился на Хасана.
— Он мне не позволит! Мерзавец твой Караахмет, мерзавец и есть!
— Ага, ты мне в отцы годишься. Я чту твой возраст. Не лишай меня почтения к тебе!
— Ты сам из бандитского рода! Где уж от тебя почтения ждать, разбойничье семя!
Хасан схватил со стола пепельницу и запустил ею в Мастана. Тот пригнулся, и она врезалась в картину «Прекрасная Фатьма», висевшую на стене. Крестьяне окружили Хасана, усадили в углу. Мастан стоял и бормотал что-то скороговоркой себе под нос. Опомнившись, Хасан вскочил, ринулся к двери и, рывком распахнув ее, вышел.
— Я тебе покажу, нищий ублюдок! — донеслось ему вслед.
С того дня прошло около недели. Хасан сидел в кофейне, опершись на обитый железом стол, и не шевелился, словно заснул сидя. Послышался привычный скрип двери. Вошел Мастан, важный, как всегда. Пиджак сзади оттопыривался, и виднелась серебряная рукоятка пистолета.
— Хасан!
Тот даже головы не поднял.
— Что?
— Мне нужно с тобой поговорить.
— О чем?
— Об ипотеке.
Хасан медленно повернулся к Мастану, внимательно посмотрел на него.
— Мы же условились: после урожая. И ты был согласен.
— Не отрекаюсь. Но с' тех пор прошло много месяцев, а я от тебя еще ни куруша не получил.
— Вот соберу урожай — будут деньги.
— Не подыхай, мой осел,— новый клевер вырастет, тогда и поешь!.. Ты уже привык считать, что я прощаю долги. А на этот раз придется отдать.
— Иначе заберешь поле?
— Уговор был такой.
— Ну что ж, попробуй. Узнаешь, легко ли у человека поле отнять!
— Ишь ты, еще и запугивает. Мы не в диких горах живем. У нас на все есть закон. Когда он на твоей стороне — я покоряюсь судьбе, когда на моей — покоряйся ты.
— Разве закон на твоей стороне?
— Да вроде бы так.
— Посмотрим!
— Конечно, посмотрим. Я уже сообщил в касабу кому следует.
— Что сообщил? — не удержался Хаджи, внимательно следивший за разговором.
— Чтобы приехали исполнители.
— Ко всем?
— Нет. (Хаджи облегченно вздохнул.) Только к тем, кто не платит долги. (Хаджи проглотил слюну.)
— Это не украсит имя такого почтенного человека, как ты,— не выдержав, вмешался Сулейман Тронутый.— До урожая осталось совсем мало — каких-ни-
будь два месяца. Тогда уж отдадим все как положено, зернышко в зернышко.
— Жди — дожидайся. «Пока ждали — желтее свечи стали».
— Клянусь аллахом, ты же знаешь!..— горячо заговорил Сердер Осман.— Если бы ты у меня спросил...
— Я тебя и спрашивать не стану.
— Я говорю: спросил бы. Нечестно это. Аллах все видит. В нашей деревне бедняк на бедняке. Одно слово, что хозяева. А зерна в амбарах на три дня не наскрести.
— Вот как! Выходит, я же и виноват, что даю в долг таким голодранцам. Небось трясетесь над каждым курушем, отдавать жалко.
— Мы на чужие куруши не заримся,— отозвался Сердер Осман.
— Тогда верните деньги.
Дверь отворилась, вошел Рыжий Осман. Увидев Мастана, он изменился в лице. Пробормотал приветствие и присел к столу.
— К нам собираются конфискаторы,— шепнул ему Сердер Осман.
— Это правда, ага? — повернулся Рыжий Осман к Мастану.
— Что правда?
— Да то, что говорят.
— А что говорят?
— Конфискаторы! — отчеканил Рыжий Осман.
— Ну и что конфискаторы?
— Собираются к нам...
— Да, приедут. А разве я вас не предупреждал, что долги платить придется? Для чего же существует ипотека, дорогой мой?
Рыжий Осман кашлянул.
— Конечно, долг...
Брови Мастана поползли на лоб.
— А долг, как ты знаешь, надо возвращать,
— Заплатим, ага!
— Чем? Ожерельями ваших жен? — хихикнул Мастан.
— Как соберем урожай, сразу же отдадим долги.
— Я долго слушал эту болтовню. Хватит, сыт по горло!
— Я все отдал тебе, ага, все, что получил в прошлый урожай. Ни одной тряпки себе не купил. Спроси у кого хочешь...
— А у кого я спрашивал, когда тебе в долг давал? Смотрю— плохо человеку. Сделаю, думаю, благое дело. Пусть, думаю, не голодает. Накормлю, думаю, человека, чтобы не помер с голоду... А теперь выходит, мне из-за вас без порток оставаться.
— Аллах тебя добром не обделил...
— Не обделит, если сам не будешь сидеть сложа руки. Я не треплю языком попусту, как вы. Бездельника ни аллах, ни шайтан не любит.
— Это кто же бездельник?
— Вы все.
— У нас материнское молоко носом идет — так работаем! Будь наша земля настоящей землей, давно бы богачами стали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50