Потом им труднее стало видеться. Мастан запретил дочери уходить из дому, словно почуял недоброе. Всякий раз, когда она отправлялась в горы, он становился сам не свой. Однажды спросил в упор:
— Скажи-ка, где это ты все пропадаешь?
Алие промолчала, потупив голову. Страшнее всего было ему это молчание. Распалившись, он накричал на нее, но ничего не добился.
— Так. Гуляю...—вот и все, что она ему ответила.
— Она гуляет! — гремел отец.— Что девчонке одной делать в горах? О чем твоя голова думает?
— Да что плохого в том, что я туда хожу? Зверей там нет.
— Ты меня слушай! Не зверей, а людей — вот кого нужно бояться. Они хуже зверя, хуже шайтана!
— Мне скучно сидеть дома.
— Поедем со мной в касабу?
— А потом что делать?
Мастан долго ахал и охал. Его дочь перечит ему, дерзит. Слыхано ли это! Однако доводить дело до большого скандала он не решился. Ссоры у них в семье кончались всегда одинаково. Он, когда сердился, уходил из дому и дня два не показывался домашним на глаза. Потом возвращался, и примирение наступало само собой.
— Мать, собери поесть,— говорил Мастан жене. Постепенно, слово за слово, все становилось на свое место.
Но теперь тревога не оставляла его даже ночью. Он вдруг вскакивал с постели и брел сам не зная куда.
— Тронулся,— перешептывались крестьяне.— Совсем тронулся Мастан.
Встречаясь с ним на улице, каждый внимательно смотрел на него. Не мутные ли у него глаза? Не пора ли ему в сумасшедший дом? Ведь случись такое — вся деревня возликовала бы.
— Скоро подохнет,— сообщал в кофейне Сердер Осман.
— У него семья, не греши,— отвечали ему.
— И у нас семьи,— махал в ответ рукой Сердер Осман,— а кто нас жалеет?
— А по мне так хуже будет, если он рехнется,— заявил Хасан из семьи Окюзлеров.
— Это почему же?
— А вот послушай. Он и в своем уме когда, слушать нас не хочет, за людей не считает. А коль свихнется, еще хуже будет.
— Полоумного,— возразил староста Керим,— не оставят в деревне. Сразу на него бумагу — и конец.
— Повесят? — с замиранием сердца спросил Мара мыт.
— Нет, зачем?.. Составят бумагу — и в сумасшедший дом, к таким же, как он.
— Эх,— вздохнул Рыжий Осман,— как было бы спокойно! Ни тебе конфискации, ни ипотеки.
— Жена, дочь у него останутся,— размышлял вслух Салих.— Свалятся они нам на голову.
— С бабами еще труднее будет,— глубокомысленно заключил Хотунлу.
— Да что с вами? — попытался образумить людей Хасан.— Очнитесь! Кто это вам сказал, что Ма-стан свихнулся?
— Я сказал,— отвечал Рыжий Осман.— Нормальный человек не станет гулять среди ночи по улице.
— Слыхал я,— многозначительно сказал Хотунлу,— что в Енидже есть ведьма. Очень лихая такая. И подговорили ее наслать порчу на Мастана.
— Хотунлу правду говорит,— поддержал Салих,— по всему видно, что в него шайтан вселился.
— А в касабе рассказывали,— продолжал Хотунлу,— как в прошлом году один такой заколдованный бродил-бродил месяца два, а потом взял да и утопился.
— А не врешь?
— Клянусь верой! Османсали это говорил. Тот, что кофейню арендует у Геика Хаджи.
— Этот зря болтать . не станет,— подтвердил Салих.
Хасан молчал.Открылась дверь. Вошел Мастан.Хотунлу, а за ним Хаджи, Салих и староста Керим юркнули в дверь—от греха подальше. На Мастане лица не было — почерневший, осунувшийся, он действительно походил на безумного. Поздоровался, сел. Ответили ему холодно. Только хозяин кофейни Муса держался как ни в чем не бывало. Подбежал, долго тер стол полотенцем.
— Налей-ка чайку, Муса, если горячий,— попросил Мастан.
— Сию секундочку! — отвечал тот.— У меня холодного не бывает.
Не замечая презрительных взглядов, он направился к плите. Достал с верхней полки стакан с позолоченной каймой, налил доверху, принес Мастану. Тот в ожидании хлопал по столу ладонью — ловил муху...
Больше всего на свете Мастан любил лошадей. Был у него даже породистый жеребец — хозяин души в нем не чаял.
— Уж если заводить коня,— говаривал Мастан,— так такого, как мой вороной. Он происходит от знаменитого жеребца самого Нуреттина-паши.
Действительно, конь был хорош. Без всякой дороги чутьем узнавал путь. Стройный, высекающий копытами искры из камня, он словно сошел со страниц старинной сказки. Во всем Кесикбеле не было лошади умнее и изящней его. Но он был с норовом. Шум машины приводил его в ярость. Как заслышит рев мотора — седок мешком летит на землю. Словно понимал конь, что машина отняла у него превосходство, и потому ненавидел ее.
В последнее время за вороным ходил Ахмед, по прозвищу Дружок. Во всей деревне у Мастана только и было близких людей, что этот Дружок и хозяин кофейни Муса. Дружка он облагодетельствовал — взял к себе и дал ему работу. Зато тот и предан был Мастану, как собака.
Несколько раз в год Ахмед ездил в соседние каса-бы. Правда, важных дел ему не доверяли: он был забывчив. Накажи ему хоть сто раз, из двух поручений одно непременно забудет. К примеру, скажет ему Мастан: «Привези из касабы гвоздей»,— и достаточно. Если же кто-нибудь попросит купить ему заодно и топор, приедет Ахмед или без топора, или без гвоздей.
С того дня, как Мастан впервые разрешил ему сесть на вороного, он заважничал. Если отправляется куда-нибудь, непременно несколько раз, красуясь, проедет по деревне туда и сюда. Крестьяне подзадоривают его, притворно ахают:
— Молодец, Дружок! Настоящий Чакыджи. Лицо Ахмеда покрывается густым румянцем, и он
птицей пролетает по деревне.
С утра отправился Ахмед в Гюней за врачом для Мастана. К вечеру должен был вернуться. Стемнело, а его все нет. Мастан уже начал ворчать:
— Уснул в дороге, что ли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50