В прошлом году они отказались засевать поля, надеясь, что Чичуа согласится на треть, но помещики даже не ответили на их письма. Тогда Беглар Букиа решил отнять эту землю у Чичуа силой. Другие арендаторы — Эсебуа, Коршиа, Квиквиниа, Филиппа, Джгеренайа и Эсванджиа — поддержали его.
Окна местной аптеки выходят на главную сельскую улицу. Провизор Эстате Начкебиа стоит у окна с какой-то склянкой в руках и порывисто взбалтывает мутную жидкость, не отрывая глаз от идущего по улице учителя. Женщины, ожидающие за перильцами лекарства, знают, к кому приковано внимание аптекаря, и вполголоса судачат.
— Этот Беглар Букиа подбил Иване Эсебуа и Нестора Филиппа, погубит он их, ни за что погубит.
— Погубит! Он смутьян известный, этот Беглар.
— Проклятые большевики сводят с ума таких вот бедняков, как Нестор и Иване.
— Накликает Беглар на наши головы беды.
Провизор повернулся к женщинам:
— Вы говорите, беды? А может, добро?
Женщины переглянулись и умолкли.
Учитель Шалва Кордзахиа, не сбавляя шага, шел по проселочной дороге, и сотни глаз провожали его с тревогой и волнением. Господи, что же будет? Что будет?— горестно вопрошали женщины, зная, впрочем, по давнему опыту, что такие дела никогда не кончаются хорошо. О господи, лишь бы кровь не пролилась, лишь бы не было крови.
В отличие от возбужденных, встревоженных людей природа была спокойна: над деревней и окружающими ее полями стояла ничем не нарушаемая тишина.
На широком балконе почты сидели фельдшер Калистрат Кварцхава и почтмейстер Еквтиме Каличава. Еквтиме был так тучен, что едва дышал. Скрещенные руки его, словно опухшие, лежали на вздувшемся, как бурдюк, животе.
— Так вот, больше века прошло после смерти царя Гиорги,— говорил, отдуваясь, почтмейстер,— да, милый мой,
больше века прошло, как русский царь отнял у Грузии независимость... Сто шестнадцать лет ходили мы в царском ярме. Но сейчас, когда Грузия завоевала независимость, и когда Англия, Франция, Италия и даже далекая Канада признали ее...— Еквтиме перевел дух, носовым платком отер пот со щек и лба и уже хотел продолжить свою речь, но фельдшер опередил его:
— И мы объявили всему миру, что Грузия — суверенное государство, такое же, каким оно было при Вахтанге Горгасале, Давиде Строителе, царице Тамар... И вот теперь, когда мы свободны и независимы, когда у нас есть свое грузинское учредительное собрание, высочайшее учреждение, избранное народом...
— Прости меня, дорогой,—прервал фельдшера Еквтиме,— не народом избранное... В учредительном собрании заседают те, кого назначила ваша меньшевистская партия...
— ...Когда у нас есть свое грузинское правительство,— как ни в чем не бывало, продолжал Калистрат. Он давно научился пропускать мимо ушей такие колкости своего друга.— Именно в это время красный дракон хочет проглотить нас,— с таким пафосом продекламировал Калистрат, что Еквтиме лукаво улыбнулся.
— Подавится,— сказал Еквтиме и приложил руку к груди, в которой что-то хрипело и булькало.— Отбросим, как отбросили деникинские банды.
— Да, крепенько пощипали Деникину хвост,— хихикнул фельдшер.
— Деникин все же лучше красных, — сказал почтмейстер. Он знал, что волноваться ему вредно, но ненависть к большевикам была так сильна, что он махнул рукой и на свое благоразумие, и на запреты врача.
— Ты прав, Еквтиме, — подтвердил фельдшер.
— О, погляди на нашего учителя,— перебил его Еквтиме.— Интересно, куда он так спешит? И без пальто...
— Наверное, к разбойникам этим идет Шалва,— сказал фельдшер. Румяное, всегда чисто выбритое лицо его лоснилось. Он был облачен в белый китель, галифе и желтые ботинки с высокими желтыми крагами. Из жестко накрахмаленного высокого воротника рубахи торчала тонкая, жалкая шея. Но Калистрат носил только такие рубахи, с жесткими неудобными воротниками, потому что всеми силами старался походить на иностранца. Более года служил фельдшер Кварцхава в Египте, пока какой-то
купец-араб чуть не убил его из ревности. Калистрату пришлось бежать из Египта. Два года он пробыл в Париже, но на другой же день после начала мировой войны был вынужден оставить Париж и вернуться на родину. Перед односельчанами Калистрат хвастался, что окончил Сорбонну, и выдавал себя за врача,— в этом, пожалуй, не было особенного преувеличения — он на самом деле не уступал иному врачу. Но в деревне Калистрат Кварцхава был популярен не столько как врач, сколько как франт и знаток французского языка. Правда, франтил он почему-то не на парижский манер, а на колониальный — широкополые шляпы и краги носили в то время в жарких странах белые плантаторы. И в самом деле, шляпу эту и краги, с которыми Калистрат не расставался ни зимой, ни летом, он вывез из Египта. Парижской у Калистрата была только толстая трость с набалдашником в виде головы бульдога. Калистрат был не просто щеголем, а выдающимся щеголем, и даже манерой сидеть на стуле или на скамье резко отличался от своих односельчан. Он и сейчас сидел на лавочке не так, как его друг почтмейстер,— тот просто развалился, деревенщина,— а прямо, опираясь руками на трость, закинув правую ногу на левую, небрежно, как бы по забывчивости, болтая ею и любуясь носком желтого ботинка.
— Ты послушай, что я тебе скажу,— с трудом преодолевая одышку, сказал почтмейстер,— красная Россия разбила наших соседей, Азербайджан и Армению, и сейчас... сейчас она угрожает нам. И что же мы видим в такое трудное время у себя в Грузии? Мы видим, что наши доморощенные большевики тычут нам копьем в спину... Крепость разваливается изнутри, вот что я тебе скажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53