Мятежная пора бурь и политических треволнений давно миновала для членов славного содружества, и череда перемен, которые пережили они на своем веку, по-видимому, завершилась для них ныне достигнутыми успехами. «Конец — делу венец!»— вполне могли ска зать они себе. И все же, дожив до преклонного политиче ского возраста, они решили доставить себе напоследок' настоящее удовольствие — всемером, всем союзом, отправиться на федеральный праздник вольных стрел ков, каковой должен был состояться в Аарау следующим летом — впервые. после принятия новой федеральной конституции тысяча восемьсот сорок восьмого года. К тому времени почти все они давно были уже членами Швейцарского союза стрелков, и все, за исключением Хедигера, который довольствовался своим пехотным ружьем, обзавелись уже справными охотничьими нарезными ружьями, и все понемножку на досуге любили пострелять воскресным днем. В подобных празднествах им уже доводилось участвовать, так что в самом их намерении не было ничего необыкновенного. Но кое-кому из них взбрело в голову обставить дело пышно и торжественно: речь шла ни больше ни меньше как о вступлении в Аарау под собственным знаменем и о передаче городу подобающего почетного дара.
Когда все собрались и пропустили уже стаканчик-другой вина, придя в доброе расположение духа,— тут-то Фриман с Хедигером и внесли предложение, которое поначалу немало озадачило скромных мужей. Ибо они никак не могли взять в толк, с какой стати они должны привлекать к себе такое внимание и выступать под собственным знаменем. Но поскольку они с незапамятных пор всегда поддерживали всякий отважный порыв и любое смелое предприятие, то, по старой привычке, колебания и сомнения их быстро рассеялись, когда ораторы в красках расписали им это торжественное шествие, говоря, что знамя явится символом старой верной дружбы, а само выступление — триумфом оной и что появление семи таких стреляных воробьев с отрядным флажком доставит всем несомненную радость. Нужно только заказать небольшое знамя зеленого шелка с гербом Швейцарии и достойной надписью.
Когда вопрос со знаменем был решен, настал черед почетного дара: о стоимости его договорились довольно быстро — она не должна была превышать двухсот старых франков. Однако выбор самого подарка вызвал долгое и нелегкое обсуждение. Фриман предложил открыть прения и попросил Кузера, серебряных дел мастера, как человека с тонким вкусом высказаться первым. Приняв серьезный вид, Кузер отпил добрый глоток вина, собрался с мыслями, откашлялся и сказал, что, мол, совершенно случайно у него в лавке залежался красивый серебряный кубок, каковой он, ежели друзья сочтут Нужным, весьма рекомендует и может уступить задешево. Ответом была всеобщая тишина, лишь изредка прерываемая краткими возгласами вроде: «Что ж, это недурно!..» или «Ну да, а впрочем...». Далее Хедигер спросил, не хочет ли еще кто-нибудь выступить с предложениями. Тогда Зифрид, искусный кузнец, поднял стакан, отхлебнул для храбрости и заговорил:
- С позволения собравшихся, я тоже выскажу одну мысль! Я тут выковал недавно хитроумный плуг, весь из железа, он еще получил приз на сельскохозяйственной выставке; я согласен уступить мое изделие за двести франков, хотя такая работа стоит, конечно же, куда дороже; но, на мой взгляд, сие орудие труда как символ землепашества будет подлинно народным даром! Не в обиду будь сказано тем, кто предложит что-нибудь другое!
Во время этой речи Бюрги, хитрый столяр, тоже успел кое-что придумать, и когда снова на некоторое время установилась тишина и серебряных дел мастер уже несколько скис, столяр начал так:
— Знаете, и мне, дорогие друзья, стукнула в голову одна мыслишка, пожалуй, даже очень забавная. Когда-то давно некая заезжая парочка заказала у меня к свадьбе двуспальную кровать самого лучшего орехового дерева, с балдахином, украшенную фанеровкой; каждый божий день жених с невестой торчали у меня в мастерской, все меряли длину да ширину, и целовались-миловались тут прямо на глазах у всех — уж как потешались подмастерья да работники, уж как дразнили их — а тем все нипочем. Да вот только когда дело до свадьбы дошло, какая-то кошка промеж них пробежала, и разошлись они в разные стороны, и никто не знает отчего да почему. Один — туда, другой — сюда, а кровать моя стоит теперь, как одинокий утес. Цена ей. между нами, самое меньшее сто восемьдесят франков, но — так и быть, пропадай мои восемьдесят франков,— отдам я ее за сто. Справим еще сюда перинку, и выставим ее в полном оснащении в зале для подношений, и надпись сделаем: «Холостому конфедерату для поддержания сил». А, каково?
Дружный хохот был наградой шутнику; лишь серебряных да железных дел мастера улыбались как-то натянуто и кисло; но тут возвысил свой зычный голос Пфистер, владелец пивной, и заговорил со своей обыч-ной прямотой:
— Дорогие мои, ежели на то пошло и всяк свой товар хвалит, то у меня есть кое-что получше, чем все, что вы тут предлагали! У меня в погребе лежит крепко запечатанный бочонок красного вина тридцать четвертого года, известного под названием «Швейцарская кровь», я его лет двенадцать назад сам купил в Базеле. А вы в питье так скромны да умеренны, что я ни разу не отва-жился почать с вами это вино, но бочонок тянет у меня франков на двести, столько я за него, признаться, и платил, там ведь как раз сто мер вина. Предлагаю вам это вино за покупную цену, бочонок пойдет задешево, а я так только рад буду, что место освободится для более ходового товара, и не будь я Пфистер, если этот дар не сделает нам чести!
Речь эта, во время которой раздавался ропот преды дущих ораторов, была еще не окончена, как в де-
ло вмешался Эрисман, второй трактирщик, и зая-вил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24