Может, и впрямь она чересчур молода?
— Ваше величество! Препятствием для объятий служит не слишком юная, а испорченная кровь, — отвечала та.
— Что это значит? Скажите! Я хочу знать. Неужто мать... Но Марина взглянула на него очень строго.
— Ваше королевское величество, вы забываете, какой подарок соизволила вчера дать невестке всемилостивая государыня .
— Ах, верно! Еще и это! Серебряная колыбель... Нет! Я этого не вынесу! Не вынесу!
Он резко повернулся и ушел. Только тогда Марина не спеша направилась к опочивальне Елизаветы. Открыв дверь, она некоторое время смотрела на больную. Затем, войдя, повернула ключ в дверях и подошла к камеристке юной королевы.
— Приступ эпилепсии.
— Нет! Нет! — вскричала отчаявшаяся Катрин.
— Да. Я в этом разбираюсь и помогу вам.
В эту ночь над лежавшей без чувств Елизаветой они дежурили обе, не обменявшись между собою ни единым словом.
Посланец римского короля Марсупин поселился в одном из домов на Рыночной площади, поскольку Фердинанд поручил ему наблюдать за Елизаветой крайне осторожно, исподтишка, и не попадаться на глаза королеве Боне, явно неблагосклонной к молодым супругам.
Понимая, что его отчеты позволяют следить Габсбургам за ходом событий в замке на Вавеле, он как раз сочинял уже второе донесение в Вену, как вдруг, хотя был уже поздний вечер, раздался стук в дверь. На пороге стояла закутанная во что-то темное женщина, и, когда она откинула вуаль, он с изумлением увидел перед собой камеристку Елизаветы.
— Это вы?!—воскликнул он сердито. — Какая неосторожность! Я живу в городе, в стороне от всех, дабы уберечься от подозрений, а вы пришли сюда... Зачем? Что случилось?
— Самое худшее, что могло случиться сразу после свадьбы. Уже третью ночь королева спит одна.
— Как это так? Он оттолкнул ее? Сразу же?
— Нет, нет! Он пришел к ней в первый же вечер. Хотел
остаться. Но... Она так разволновалась, что упала, — прошептала девушка.
— Упала в обморок? Санта Мадонна! Надеюсь, припадка не было?
— Увы, был. Я скрыла это даже от вас, потому что думала... Надеялась, может, в следующую ночь... Но нет. Едва он открыл дверь и вошел... она снова потеряла сознание.
— А он? — спросил Марсупин.
— На этот раз он ни о чем не спрашивал. Даже не подошел ближе. Сразу же покинул опочивальню.
— Вас об этом сегодня расспрашивали?
— Нет. Может, король не догадывается, что это приступы тяжелой болезни? Полагает, что она... очень чувствительна, слишком молода для супружества? Я ему так и сказала: "Слишком молода".
— Вздор! Ей семнадцать лет. Завтра, послезавтра все станет известным. Вы не можете объяснить принцессе, как важно, чтобы она любой ценой совладала с волнением? Чтобы?..
— Именно потому, что она знает, что ее ждет, и страстно желает этого...
— Какое несчастье! А я только что кончил очередное донесение. В нем сообщаю: "Молодой супруг очень красив и, кажется, обладает высокими достоинствами, однако до сих пор опасается матери. Зато король Сигизмунд обожает молодую королеву, а придворные не спускают с нее глаз. Немного терпения. Со временем придет и то, чего недостает со стороны старой королевы..." Я написал: "немного терпения" — и этого не изменю. Нельзя волновать венский двор.
— Однако же... Причина нешуточная.
— Но ее нет, запомните — нет! Делайте, что хотите, фрой-ляйн Катрин! Супружество должно быть осуществлено любой ценой.
Катрин закрыла лицо обеими руками.
— О боже! О мой боже!
— Вы плачете? — удивился Марсупин.
Но камеристка открыла смеющееся лицо.
— Я смеюсь. Над вами. Над собой. Потому что можно, пожалуй, сделать только одно: погасить все свечи и залезть под одеяло вместо нее.
— Фройляйн Хёльцелин! — одернул он ее. Она сделала книксен.
— Да, меня так зовут, и будут звать до той поры, пока я не стану матерью наследника трона.
Марсупин содрогнулся и заметался по комнате.
— Ни о чем таком я и слышать не желаю! Мое дело — составлять донесения королю Фердинанду! Опекать его дочь,
защищать ее интересы и быть переводчиком, а также советником. Ничего больше! Королевской опочивальней занимаетесь вы! Только вы!
— Увы, — вздохнула Катрин, становясь серьезной.
— Надо же было, чтобы такое случилось именно с нами! — протянул с досадой Марсупин.
— Эта бедняжка сегодня сказала то же, слово в слово: "Надо же было, чтобы это приключилось со мной. Именно со мной, которая уже полюбила его..."
Некоторое время они безмолвно смотрели друг на друга, казалось, совершенно беспомощные. Наконец, закрыв лицо вуалью, камеристка направилась к двери. Марсупин мрачно глядел ей вслед...
В этот же вечер Марина расчесывала волосы королевы Боны, которая жаловалась на головную боль.
— Это могла бы делать любая камеристка, но от твоих рук исходит какой-то таинственный флюид, который успокаивает боль, отгоняет дурные мысли.
— На сей раз не прогонит.
— Что такое? — удивилась Бона. — Почему? Что ты хочешь мне сказать?
— Молодой король, наверное, еще не понимает, что все это значит, хотя мрачен, словно туча. Но фрейлина Елизаветы Катрин даже не пробует притворяться.
— Притворяться? О чем ты? Я слышала, что молодая упала и покалечила ногу. Неужто рана опаснее, чем мне сообщили?
— Да. Намного опаснее.
— Не мучай меня! Говори!
— Елизавета покалечила ногу, падая. Это верно. Но падает она весьма часто. Ничего не помнит при этом.
— Как так? О мадонна! Неужто?
— Да. Она страдает падучей. И вроде бы с детских лет.
— Как же так? И никто об этом не знал? Ни король? Ни Мацеёвский?
— Выходит, никто. Катрин клянется, что даже Марсупин узнал о болезни королевы только сейчас.
— Марсупин лжет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185