— Кривоустого посвятили в рыцари в двенадцать лет. Государь! Королева-мать дурно воспитывает будущего властелина.
— Пребывает он с нею и с ее советниками, дабы познать устройство и богатство Литовского княжества. Присматривается к закладке новых градов и весей, к строительству крепостей. Это также наука, — возражал король.
— Но только рядом с гетманом обретет он военное искусство! Рыцарский дух и отвагу! — уже горячился Тарновский.
— Не отрицаю. Однако сейчас не время спорить с королевой. Она и так озабочена.
— Никогда, видно, такое время не наступит, — буркнул гетман.
— Никогда? — воскликнул король. — В таком случае обещаю: юный король примет участие в ближайшем военном походе.
— Вы слышали, маршал? — обратился гетман к Вольскому. — В случае войны юный король будет со мною.
Король тут же уточнил:
— Но в мирное время он принадлежит всему королевству. Короне, Мазовии и в особенности Литве, как ее великий князь. Извольте помнить об этом, гетман.
Тарновский сжал рукоятку меча.
— Клянусь, не забуду! — произнес он.
Все протесты и предостережения королевы ни к чему не привели: Сигизмунд Старый верил Хоеньскому и подканцлеру Томицкому, что от брака Ядвиги с курфюрстом Бранденбургским польское влияние на Балтике укрепится. Опасения королевы, будто Бранденбург может объединиться с Прусским герцогством, он считал смешными. К тому же что значили Щецин и Крулевец в сравнении с Краковом, Познанью, Вильной? Польша была сильнейшим королевством, могущественной державой.
— Подозрительность и неприязнь государыни к обеим немецким династиям подобна болезни, — комментировал предостережения королевы подканцлер Томицкий.
И все же на сей раз король колебался, не поддержать ли требования супруги. Колебался, хотя свято верил, что оба брата никогда не станут угрожать лежащей меж их землями Королевской Пруссии...
Между тем тридцать пятый год ознаменовал конец влияния прежних советников Сигизмунда: после возвращения из
Вильны умер расположенный к Альбрехту Томицкий, а немного ранее — канцлер Шидловецкий. Впрочем, их обоих сменил подканцлер Ян Хоеньский, сторонник Гогенцоллернов и главный устроитель брака Ядвиги с Иоахимом Бранденбургским. Бона, стремясь к укреплению собственного лагеря в Кракове, перестала, во всяком случае с виду, интересоваться судьбой падчерицы.
Надлежало приготовиться к отъезду из Вильны, ибо на конец того же года король назначил свадебные торжества.
Отправляясь с Алифио на последний, уже короткий осмотр своих литовских владений, Бона спросила его, считает ли он пребывание в Литве удачным. Он ответил, что это была целая полоса ее триумфов и успехов в хозяйствовании.
— Вы, ваше величество, даже у Чарторыйских сумели отторгнуть угодья, которыми они завладели после смерти последнего пинского князя. Князь Федор Ярославич, должно быть, не думал никогда, что его землями будет владеть принцесса Бари. Не счесть и иных королевских земель, выкупленных или отнятых у незаконных владельцев. Пустоши на прусской границе возделываются. А сколько построено селений и замков, взять хотя бы этот в Мейшаголе, самый прекрасный. Подсчитал ли Паппакода, какой доход приносят теперь все эти угодья?
— Да. Огромный. Ежегодно в Литве мы имеем тридцать шесть тысяч злотых. Из Бари и Россано — двадцать тысяч дукатов. А в Короне... Когда вернемся, я займусь и теми владениями. Сдается мне, что получим, пожалуй, тысяч на двадцать больше, нежели в литовских землях.
— Это очень много, — пробормотал канцлер, — быть может, даже слишком? У нас будет больше противников и завистников.
— О боже! — воскликнула она. — Пусть делают то же, что и я: присматривают за другими, считают, ведут разумное хозяйство. Такого я никогда и никому в этой стране не запрещала.
До отъезда королева решила отобрать лошадей, обещанных Ядвиге давным-давно, еще в вавельских садах. Она стояла в окружении всего двора, рядом с Алифио и Анной, на разостланном прямо на траве ковре, а конюхи прогоняли перед нею лучших рысаков. Она окидывала их опытным оком любительницы и знатока.
— Эта кобыла очень благородных статей, отведите ее в сторону. И этот жеребец достоин конюшни курфюрста. Постойте! Проведите его еще раз. Великолепен...
— Это любимец молодого короля, — улыбнулась Анна.
— Много знаешь. А что ты слышала о... его любимицах?
— Ей-богу, немногое. Он еще юнец.
— Завтра, первого августа, ему пойдет шестнадцатый год. О боже! Эти несколько лет, проведенные в Литве и на Припяти, пролетели как один день. Я даже не заметила, когда он перестал быть ребенком.
— Государыня всегда в путешествиях, разъездах...
— Надобно обеспечить детям будущее. Эта кобыла напоминает арабского скакуна, посланного когда-то в дар королеве Англии. Отдам Ядвиге и ее. Когда-то я посулила ей в приданое сотню скакунов, но для супруги бранденбургского курфюрста это слишком много. Хватит и нескольких десятков. Отведите.
— Но она получит еще и драгоценности? — осведомился Алифио.
— От отца, от отца! Кстати, насчет драгоценностей... Говорят, Август снова повелел Паппакоде купить ожерелье. На этот раз из бирюзы. Анна, ты не знаешь, для кого это?
— Быть может, и знаю... — Она запнулась, но, помедлив, добавила: — Должно быть, для Дианы ди Кордона...
— Для Дианы? — удивилась королева. — Да ведь она моложе меня всего лет на десять! В матери ему годится. Ну... не содеем. Вернись! Проведи -к а эту каштанку еще раз — я ее плохо разглядела. Редкостной красоты и масти! Глаза у нее очень хороши. Впрочем... она слишком стара. Бирюзу ей на шею? Ты почему молчишь? Признайся, что это небылица?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185