Она полулежала, откинувшись на шитые золотом подушки, вокруг нее толпились вельможи и дворяне, а рядом стоял король, красивый и нарядный. Но воздух в покоях был настолько тяжел, что, несмотря на холод, было велено отворить окно.
Лисманин, подойдя ближе, почувствовал тяжкий запах, но все же, остановившись возле самого ложа, принялся громко читать послание королевы-матери. Сначала читал медленно и торжественно, потом все быстрее и быстрее, но миссию свою выполнил до конца.
— Светлейшая государыня Бона, - провозгласил он, — милостью божьей королева Польши, видя, что этого хотят небеса и его королевское величество, сын ее, желаниям которого матери противиться не подобает, признала ваше королевское величество любимой своей невесткою и просила меня, ее духовника, передать вам это письмо и неустанно молиться богу, дабы он ниспослал вашему величеству скорейшее выздоровление, а также всякое благополучие в будущем...
Барбара едва заметно кивнула головой, но губы ее искривились в гримасе. Маршал двора от имени королевской супруги поблагодарил королеву-мать, после чего францисканец поспешно покинул душную комнату. Выходя, он заметил, что одна из камеристок бросилась к другому окну и распахнула его настежь. Только король, казалось, ничего не замечал, не видел теней на бледном, изменившемся лице жены. Он был весьма доволен письмом матери, воздававшей должное его супруге. На другой день, прощаясь с францисканцем, сказал:
— Передайте королеве мою признательность. Я рад, что она перестала внимать гнусным наговорам и клевете, поблагодарите и сестер за их милое письмо, но скажите, что ни лекарства, ни визиты нам сейчас не надобны. Мы предпочитаем обмениваться с семьей письмами и частых встреч не желаем.
Лисманин не стал повторять своей августейшей госпоже сих обидных слов; из рассказов придворных, не скрывавших, что они всячески избегают комнаты Барбары — несчастная разлагалась заживо и лишь король мог часами просиживать возле нее, не испытывая ни малейшего отвращения, — он сделал вывод, что рассудок короля помрачился: ничто и никто, кроме умирающей, его не занимали больше. Только это могло служить оправданием королю, боявшемуся, что Бона, приехав, может отравить королеву, дни которой и так были сочтены.
Бона с нетерпением ждала возвращения своего духовника, и он, проследовав через городские ворота, сразу же направился в Яздовский замок.
— Обрадовался? Благодарил? - спрашивала она, словно бы письмо это было написано не супруге сына, а ему самому.
— Его величество были весьма довольны, — отвечал францисканец. — Но, если позволите, я бы посоветовал - никаких визитов, никаких медиков из Варшавы. Король весьма ревнив и подозрителен, хочет сам ухаживать за супругой, даже слуг к ней подпускает неохотно.
И тогда только, словно бы вспомнив, что заставило ее написать письмо, она спросла:
— Ну так как же? Все болеет? Очень изменилась?
— О да, — коротко отвечал францисканец. — Бог даст, протянет до мая, но медики говорят, жить ей осталось не больше месяца. Государыня, вы можете незаметно готовиться в дорогу, на похороны.
Бона глянула на него непонимающим взором, казалось, ее королевская честь была задета.
— Я? — спросила она с негодованием в голосе. — На ее похороны? И не подумаю. Все, что я делала, я делала для него.
А поскольку Лисманин смотрел на нее с изумлением, добавила:
— Господь бог велел нам прощать врагам нашим, но не возвышать их нашим унижением. К маю, если так будет угодно господу, я снова стану единственной королевой Польши...
Спустя какое-то время Бона снова навестила астролога, но, услышав от него все те же слова, велела позвать королеву Анну. Здесь в Мазовии она больше сблизилась с дочерьми, но ни одну из них не баловала своим вниманием, как когда-то Августа. Дочери засиделись в девках, даже младшей было уже под тридцать, но ни об одной из них она не заботилась так, как когда-то пеклась о судьбе Изабеллы или об Анне Мазовецкой, которую назло Вильгельму Гогенцоллерну выдала замуж за Одровонжа. Если бы теперь она выдавала дочерей замуж, едва ли это было бы кому-то не по душе. Едва ли. А впрочем...
Все мысли ее были о последнем из Ягеллонов, а стало быть, о любимом сыне Августе. Он, династия, ее собственные владения на Волыни, в Мазовии, в Пинском воеводстве, где она безраздельно господствовала, были достойны внимания, усилий, побуждали к действию. Она чувствовала себя полной сил, готовой вести борьбу, поспорить с любым соперником... Нет, себя не обманешь. В этом году, когда она снова останется единственной коронованной правительницей, а все эти титулы — королева-мать, вдовствующая королева — не для нее, ей исполнится пятьдесят семь лет. Пятерка и семерка. Хорошо бы узнать у астролога, что говорят, какую судьбу могут предсказать ей эти цифры? Пока что стоит поразмыслить над его последним и таким странным предсказанием.
— Королева Анна уже здесь. Ждет, — сказала Марина.
— Вели войти.
Анна вошла робко, скованная присутствием властной, часто весьма неприветливой матери. Бона, подняв на дочь взгляд, тотчас же заметила невзрачность ее наряда, чрезмерную неуверенность движений.
— Ты уже слышала? — спросила она без лишних вступлений.
— Да. Слышала.
— Несчастный! - вздохнула королева. - Даже его победа обернулась поражением. Добился всего, чего хотел, и все уходит у него из рук. Если она умрет...
— Бог даст... — шепнула Анна.
— Надежды на чудо мало. Останется один. 81. Тогда конец! Конец тому, за что боролся и что отвоевал, оттолкнув всех, даже меня. Теперь он предпочитает быть с ней наедине, но потом, когда ее не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185