..
— Нет! Нет! - воскликнула Бона.
— ...недавно обвенчанной с нами в Литве, Барбары Рад-зивилл...
Август умолк, но Бона вдруг распрямилась и с надменно поднятой головой воскликнула гневно:
— Она? Королева? Не бывать этому!
Похороны старого короля состоялись в последние дни июля, на торжества съехались императорские послы, послы римского короля, Альбрехт Прусский, многочисленные князья и княжата. Торжественная процессия вошла в собор, и воцарилась полная тишина, нарушенная вдруг позвякивань-ем железа и стуком копыт. Рыцарь в черных доспехах вошел в собор, остановился за гробом своего вождя, став свидетелем того, как канцлер сломал печать покойного.
Когда после панихиды гроб опустили под плиты собора, послышался звон большого колокола. Он гудел часто и тревожно и вдруг остановился, подобно сердцу того, кто его создал во имя прославления польского оружия...
Только на другой день колокол зазвучал снова. Черные хоругви еще ниспадали вниз со стен Вавеля, и в тот вечер, казалось, Висла изменила свой бег — когда светящийся поток из зажженных факелов и свечей поплыл вверх, на Ва-вельский холм, к замку. Загремели фанфары, приветствуя молодого короля, который прошел сквозь расступившуюся толпу и остановился в самом центре внутреннего двора. Он ждал подходившего к нему канцлера Мацеёвского и принял из его рук королевский стяг. Фанфары умолкли, народ затаил дыхание. Неожиданно, единым взмахом обеих рук, Август вскинул стяг высоко вверх, а затем махнул им на все четыре стороны света. Словно бы глубокий вздох или стон пронесся над толпою. В это же мгновение стоявшие на стене и на башнях стражники сорвали черные флаги, они падали вниз, жалкие и никому уже не нужные, коль скоро посреди двора, озаренный тысячью факелов, стоял облаченный в траур, но исполненный блеска молодой король, больше десятка лет бывший лишь тенью своего отца Сигизмунда I Старого, а теперь, после его похорон, единственный законный властелин Польши, Литвы и Руси.
Толпа подступала все ближе, на первый план вышли придворные со свечами в руках, от зарева пылавших факелов было светло, как днем, арки и галереи освещали огоньки смолистых лучин, зажженных стоявшими там слугами.
Снова заиграли фанфары, им вторил мерным гудением королевский колокол...
Стоявший рядом с Остоей Фрич Моджевский шепнул:
— Ну, теперь жди перемен.
— Лишь бы во благо Речи Посполитой! —отвечал Остоя.
— Аминь... — чуть слышно не то прошептал, не то вздохнул Фрич.
Несколько дней спустя королева сердито говорила собравшимся в ее покоях вельможам:
— Не желает с нами разговаривать. Держится надменно и дерзко. Как он заблуждается! Думает, что все эти торжества — фанфары, факелы, фимиам — свидетельство его силы. Нет! Не для того я привезла свое приданое из Бари, чтобы этот узурпатор, этот мартовский кот, раздавал мое золото направо и налево своим сторонникам. Хочет войны со мной? Вепе, он ее получит.
— Король может рассчитывать лишь на поддержку литовских и кое-кого из мало польских вельмож. Вся шляхта против него, — сказал Гурка.
— Значит, впервые она со мною, —продолжила разговор Бона. — И хоть смутьяны мне ненавистны и бунт я презираю, на этот раз готова выступить вместе с ними. Пусть Моджевский или Ожеховский придумают этому красивое словесное обрамление. Тут они большие мастера. Король должен быть в моих руках. Я согну его или сотру в порошок...
— Государыня, — отозвался познанский каштелян, — вы раздали столько должностей и столько земель, что можете рассчитывать на поддержку многих...
— Благодарных? — удивилась Бона. — Неужто, милейший каштелян, опыт не научил вас, что благодарность разъедает узы дружбы быстрее ржавчины? Она подобна уксусу, от которого прокисает любое вино. Нет и еще раз нет! Я могу рассчитывать лишь на тех, для кого замыслы Августа как кость в горле.
— Быть может, еще поговорить с королем... — осторожно сказал каштелян.
Никаких объяснений! Никаких попыток оправдаться! Пока он требует, чтобы сейм признал законной супругой его полюбовницу, не быть меж нами согласия!
— Но вы, государыня, уж конечно... не покинете Вавель? — спросил Кмита, понимая, что подливает масла в огонь.
— Хотела остаться... — призналась она. — И здесь с ней бороться, как с Елизаветой. Но супруга моего нет больше. Вдовствующая королева, я буду здесь на вторых ролях... Кто только выдумал такие слова! Нет! Нет! Уеду, не дожидаясь сентября. К себе, в Мазовию. Какое счастье, что я могу это сказать!
— А как же сейм? Неужто вы будете бездействовать в Варшаве! Поверить трудно! — горячился Кмита.
Подумав немного, она отвечала:
— Бездействовать? Ну нет, нет! На сейм в октябре я приеду, буду в Гомолине. Туда приглашаю всех вас, господа, и всех моих доброжелателей. Будем держать совет...
Тем временем Сигизмунд Август собрал совет сразу же после разъезда гостей. Главными его союзниками, помимо Радзивилла Черного, стали теперь гетман Тарновский и канцлер Мацеёвский. Когда они выходили из королевских покоев, навстречу им бросился прятавшийся за колоннами Станьчик, он шел рядом и приговаривал:
— А! Граф-гетман? И великий канцлер коронный? Как когда-то при старом короле, теперь при молодом...
— Отцепись, шут! — обругал его Тарновский.
— Кто тут шут? — удивился Станьчик. — Разве не тот, кто тень на плетень наводит? Это вы, а не я вечно молодого короля хулили. Ну что же, я очень рад. Сигизмунд Август в кругу старых слуг своего отца. Боже милосердный! Я думал увидеть другую картину. Молодой король идет рука об руку со шляхтой, а не с господами советниками, не с сенаторами. А тут все как и было прежде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185