— Скажи, есть у тебя кто-нибудь? Почему бы не сказать, если у тебя где-то есть суженый?
— Ты меня учишь?
— Не глупи.
Я задыхался от злости на нее, обидные слова готовы были сорваться с языка, но я сдержался. Не знаю, была ли она красива в эту минуту, но я не мог не смотреть на нее. Мне нравилось даже, как она сердится. Может быть, она только делает вид, что сердится?
—- Лучше бы ты пошла с Минером. Он уравновешен и спокоен. А мне иногда хочется ударить и изуродовать тебя, — признался я.
Она не произнесла ни слова в ответ. Меня снова охватил гнев. Заметив это, она стала вести себя с подчеркнутой скромностью, словно бы не видя моего раздражения.
Зато я теперь со всей отчетливостью увидел ее хитрость. И это заставило меня задуматься над двумя обстоятельствами. Не кажется ли ей мой душевный пожар легкомысленным, школярским флиртом? И во-вторых (этот вопрос, что выстрел в воздух), каково, собственно, мое влияние на нее?
Когда мы шли все вместе, я ни разу не заговорил об Аделе с Минером. Он очень легко смущался, если речь заходила о женщинах. И сейчас меня грызло любопытство, что Минер говорил обо мне Аделе. Ведь она сама сказала, что многое узнала обо мне от Минера. А я в первый же день заметил, что Адела произвела на него сильное впечатление, хотя он никогда в моем присутствии не называл ее имени.
— Скажи, что ты и Минер говорили обо мне?
— Он хорошего о тебе мнения, — ответила Адела, глядя на меня, как всегда, спокойным, непроницаемым взглядом.
— А ты согласна с его мнением?
— Неважно, — отрезала она.
Вот такие, на первый взгляд незначительные, детали дали мне почувствовать, что Минер незримо и постоянно находится с нами. Его образ как бы витал в воздухе. И я теперь искренне раскаивался, что не рассказал ему тогда обо всем.
Адела смотрела в землю. И, вероятно, тоже думала о нем. Она сидела долго, молча и неподвижно, словно бы подтверждая мои сомнения. И когда я спросил что-то о Минере, она посмотрела мне прямо в глаза и резко оборвала:
— Есть ли у тебя право вспоминать о таком человеке?
«Нет», — ответил я себе. Я поступил плохо. И не потому, что заговорил о нем, сколько потому, что плохо подумал. Эти слова Аделы разрывали мне душу. Я замер на тропе, как от удара. Руки повисли как плети. Ноги будто вросли в землю...
X
Адела никогда не была откровенна со мной, а после этого разговора она словно еще больше стала бояться упасть в моих глазах. Иногда будто нечаянно она вдруг открывала свое сердце, но, спохватившись, сразу же старалась обратить все в шутку и намеренно придавала разговору легкомысленный характер.
Я понимал, что близится финал: еще один такой удар — и все встанет на свои места. «Или же, — думал я со страхом, — все разлетится вдребезги, или...»
О своей участи с тех пор, как судьба свела нас вместе с Аделой, я почти не беспокоился. Странно, но это так. Располагал я всего сорока патронами, находился в центре чужого мне края, товарищи мои остались лежать у реки, для меня не было места под солнцем, не было никакой надежды, не было шансов на спасение, но я ничуть не тревожился. «Ты сражаешься, сражаешься за республику, где все будут счастливы!» — убеждал я себя. И это была та соломинка, ухватившись за которую, я надеялся попасть в тихую гавань после плавания по бурному морю.
Все большее место в моей жизни занимала Адела. Мне казалось, что она, и только она украсит мой путь золотым ореолом. Бури и скитания мне надоели еще смолоду. И теперь, когда зыбкая пелена забвения подобно тонкому слою мха затягивала в памяти события у реки, я стал думать, что война эта — пустая авантюра, которой не суждено счастливо завершиться. Кто знает, сможем ли мы выдержать до конца?..
Помню, я с увлечением изучал военную науку и теперь хорошо разбирался в ней. Но подобного, как сейчас, душевного состояния мне еще никогда не доводилось переживать. Условия, в которые нас поставила жизнь, делали наши отношения еще более напряженными и тревожными. Я старался проникнуть в тайны сердца Аделы. Я мечтал, чтоб она сама пришла и открылась. Положила б руку мне на плечо и сказала, что любит меня. Пустые мечтания! Но если отказаться и от этих грез, что тогда останется? Одно равнодушное небо? Чего скрывать? Мне хочется постоянно быть рядом с Аделой, ловить сияние ее глаз, согревать душу теплом ее рук. Кроме этого, я ничего не хочу знать.
Кто же ее поверенный, друг и товарищ? И когда это было? Кто первый у нее? И был ли он вообще? Разум подсказывал мне, что все это чепуха. Но чего стоят доводы разума!
Мои мысли постоянно возвращались к нашему маршруту. Пробиваться дальше! Это — единственно разумное, что нужно предпринять. И хотя информация у меня ничтожна, я знаю, что девяносто процентов войск, что участвовали в наступлении, ушли ближе к Италии. Я знаю, что впереди орудуют банды и что по пути будет немало сел, которые защищают сами вооружившиеся крестьяне. Они не обязательно враждебно настроены к нам, но коль скоро мусульманские села, получив оружие от итальянцев, обязались не пропускать нас, то ведь то же самое сделают и многие жители сербских сел, в общем-то не симпатизирующих бандитам. Просто-напросто они будут оберегать свои очаги от гнева итальянцев и немцев. Но самого необходимого я не в силах узнать. Мне неизвестно, возможны ли в этой местности какие-нибудь крупные передвижения наших или вражеских войск. Я не знаю, когда и откуда нагрянет банда. Я не знаю точно, где наши. Могу только догадываться об этом. Но ведь и наши в любой момент могут уйти, и тогда мы окажемся от них дальше, чем теперь.
Переход в Боснию казался мне самым безопасным, конечно, при соблюдении элементарной осторожности, и я решил продолжать путь в том же направлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60