Они их не делать - нет, это сделают другие: нищие, темные существа - напвзвири, не читающие книг, не пишут иx, что, как скоты, кишат там внизу.
"А за это из жалости и милосердия птенцы придут к тем, кто бабраеться там в низу, и будут иx учить, наставлять, будут просвещать иxни темные души и гипнотизировать разными благами, небесными и земными. Они обещать при социализме все то, что сами имеют сейчас. За это будут называться представителями тех, что бабраються там внизу. I искренне не замечать, что все учителя и прдеставникы основном почему уже сейчас имеют то, что обещают тем, кого учат, в майбутьньому социализме.
"О, нет, они даже за это героями назвуться и им поставят памятники Они не увидят своего вранья. Нет, нет, вам это не выгодно, то тепло и удобно под вашим гипнозом.
"Но слушайте! Есть такие, которым слишком уж неудобно становится! Есть такие, которым холодно, которым тесно под этими тысячелетними, Покрова безумие. Их тела не одгодовани, шкура их не блестит, и они сомневаются в душе и цивилизации вашей, они не имеют такой уважения к сокровищнице духа и в храмы лживой науки вашей. Слышите?
Есть такие, что подняли голову и стряхнули; гипноз, которые видят мир новорожденному глазами. Есть честны с собой и эти врать себе не могут. Этим душно и тесно. Этим страшно и жутко среди вас, как среди сумасшедших. Эти полные ярости, как среди лицемеров. Этим стыдно, как среди самодовольных дураков. Этих душит горячий сожалению, как среди безнадежно больных.
"Берегитесь! Когда они увидят всю ложь, когда новорожденных мнение их вспыхнет пламенем-огнем чувства, они не удовлетворятся песнями о большой культуре и социализм. Они выйдут на улицы и драться головами о мостовую. Они будут в ярости рыдать; хватать первого, кого встретят, и грызть ему горло. Они разрушат ваши храмы цивилизации и, как Лошак запрягут вас к работе. Представництвуйте, откормленные, гладкие! Представництвуйте, Братолюбивому и жалосливи!
"О, эти не будут врать себе. Им это не выгодно. И подкупить вы их не сможете, поскольку тот, кто раз узнал жар лжи в себе, уже не пойду в ряды лживых? Быстрее в смерть, как я! Я иду в смерть. Потому врать себе не могу, как не могу выносить вашей лжи.
,, Но иду, полный ненависти, презрения и протеста. Смерть двухсот-трехсот ваших загипнотизированных готовящихся на учителей гипноза, пусть сопутствует мой протест!
,, Ужас пусть идет со мною!
,, Страдания и ужас породили богов и гипноз, страдания и ужас должны разрушить их!
Рабочий Тарас Щербина.
Все стояли бледные. Тарас широко раскрыл свой глаз и то лихорадочное, дикое было в нем.
- Да! Только так! - Прохрипел он.
Миррн возвратил письмо Оли. Рука слегка дрожала
- Только так! .. - Повторил Тарас, выжидая и поднят водя взглядом от одного к другому.
Даша внимательно, похмурившы брови, смотрела на него. Вера взмахивала струйкы и, казалось, не слышала ничего. Оля наклонилась к Тарасу поправила повьязку и с мукой сказала:
- Тарик, тебе нельзя волноваться ...
Тарас повел бровью, словно згоняючы муху.
- Разве я не прав? Говорите, - прохрипел он Мирона.
- Вы ... - Тихо сказал Мирон.
- Что? - Даже немного поднял голову и сейчас же застонал Тарас.
- Вы правы! - Торопливо и громко повторил Мирон.
Тарас улыбнулся.
- Да? ... А вы? ...
- И я.
- Также?
- Также.
Тарас снова скривил в улыбку посиневшие губы.
- Тарик! Родной, но нельзя же говорить! Идите, господа! - Умоляюще обратилась Оля к гостям.
Тарас нетерпеливо сморщил нос.
- Не мешай, Оля ... Все равно ... умру ... В час ранище ... в час ...
Он застонал, закрыл глаза и кильки ментов лежал, как мертвый. Казалось, он уже умер.
Все тревожно зашевелились. Но Тарас открыл глаза и тихо, еле слышно спросил:
- Вы ... думаете ... что правы и живете?
Мирон молчал.
- Да?
- Говорите голоснище! - Сердито предупредила Оля.
- Да, Тарас. Могу жить. Вы честны с собой, но от того не можете жить.
Тарас лежал без движения. Казалось, он даже ничего не слышал. Но вдруг шевельнул глазом и тихо прохрипел:
-Я продумал ... до конца ...
И затих. Никто не двигался.
- Идите, господа! Идите! - С мольбой зашопотила Оля. - Даже не прощайтесь ... Хватит ... ему это шкодливые ... Умоляю ...
Мирон покачал головой и подвинулся назад. Даша также отодвинулась, потянув за собой Веру. Вера удивленно посмотрела на нее.
- Пойдем! ... - Тихо прошептала Даша.
- Уже? ... Да, да ... Но я хочу попрощаться ... Можно это? Можно?
Тарас вдруг открыл глаза и поискал взглядом.
- Идете? ... - Прохрипел он отключен.
- Прощайте ... Бедствием ... не поминайте ... Я также ... Вера, зостаньтесь ... на минутку ...
Вера с недоразумением, испуганно посмотрела на всех. Она вся дрожала.
- Лишиться на минутку, - недовольно и сердито объяснила ей Оля. - Только сейчас же выходите.
Мирон с Даро тихонько отошли к двери и вышли. Вера осталась.
Женская фигура у стола все время не шевелилась, но уже не стояла, а сидела, ровно и прямо опершись о стену. Казалось, она так же, как сын, была вся разбита, и каждое движение давал ей острую муку. Над ней облачно и похнуро темнели многочисленные образы святых.
На дворе почувствовалось, которое тяжелое и густой воздух в комнате.
Шли молча. Мирон закурил сигарету, засунул руки в карманы и помуро смотрел перед собой. Даша шла наклонив голову, строго сжав брови.
- Вы давно видели сестру? - Вдруг не поднимая головы, спросила Даша.
- Она уже дома, - бросил Мирон.
- Сама пришла?
- Сама.
Глава 17
Больше до самого Мироновой проживания не говорили ни слова.
Перед подъездом Мирон остановился и, несмотря на Даша, сухо сказал:
- Может, зайдете к нам? Маруся хочет с вами повидаться.
Даша внимательно посмотрела на него, отвернулась и молча, в странной задумчивости, смотрела куда-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65