- Мирон Антонович! - Робко и тихо произнесла Оля.
- Чего?
- Я вас хочу спросить о чем-то ...
- Спрашивайте.
Оля не ришалася и робко поглядывала на него. Вдруг нахмурилась и сердито сказала:
- Вы можете сердиться, но я спрошу ... Это правда, говорят, как будто вы ... можете сойтись с женщиной даже не любя ее? Просто так ... для самой радости?
Мирон искоса посмотрел на него.
- Да, когда она согласна ...
- Ну да, конечно! .. обычно ... Заметно волновалась. И когда ребенок, когда от того ребенок ... То есть, от тогож могут быть дети?
- Нет, в таких случаях не должно быть детей ...
Мирон еще внимательнее посмотрел на нее.
- Но почему не должно быть? А когда он хочет? Она хочет иметь от вас ребенка?
Мирон вернул совсем близко к ней лицо и молча несколько минут смотрел ей в глаза. Она, странно, напряженно улыбалась.
- Слушайте, Оля, - жестко начал Мирон, - вас чулки вьязаты учили?
- Да ... - С легким удивлением ответила она.
- И учили любить человечество будущего? Так?
- Да ...
- Разумеется. А как создавать детей, ближайшую человечество, - правда не учили? Правда, вам агитаторы не говорили, что это будет серьезнее чулок?
Оля с непониманием смотрела на него.
- Я вас разозлила?
- Послушайте, Оля, вы мне скажите, вы думали когда нибудь, что такое дети?
- Да ... Я не знаю ... Иногда ...
- Ну, значит, не думали. Да и о чем думать? Чтобы жениться, а дети сами родятся. Так? Эх, Олюсю, цеж недостаточно желать ... Дети же не куклы, которыми приятно поиграть.Понимаете? Это люди, это - и человечество, которое социализм добывать ... Разве можно так? Детей только тогда родить можно, когда во первых, обе стороны непреодолимо, тянутся друг к другу, когда чувствуют, что вот кого они хотели ребенка, когда чувствуют, что навеки сплелись. Пусть через месяц разойдутся, но семенем нужно только так. Ну, а если только она сама ... Разве это хорошо? Это же, Олюсю, глубочайший акт, найважнищий, не чулок, но новый человек зьявляеться. Но и для чулки требуется умение, подготовка. Вот и вы ... "Почему же нельзя, когда он хочет?" А я как? Это же и мой ребенок или нет? А я ее как Родя ли я думаю, что начинаю новую жизнь? Я проверил себя? Можно ли с чистой совестью сказать, что сделал все, что мог, чтобы мой ребенок был здоров, сильная? ли я хочу с этой женщиной иметь детей? ли подошел я к этому акту с любовью и сознания. Говорят ваши моралисты о зверя а сами, действительно, как звери, детей родят. родил калеку и правый, так получилось ...
Оля слушала, наклонив голову. Мирон хотел заглянуть в ее лицо, но она еще больше наклонилась.
- Я бы так любила его ... - Вдруг зтиха, не поднимая головы, сказала Оля. - И ничего бы мне ... тогда не надо ... Вы бы даже ... не знали. Ничего бы я от вас не требовала ...
- Эх, Оля! - Воскликнул Мирон i беспомощно замолчал, улыбнувшись.
Молчала и Оля. Дождик начал побильшуватись. Мирон позвал извозчика, посадил Олю и поддерживая, обнял ее. Она мьягко, но решительно отвела его руку и сидела, чуть прикасаясь к его. До самого дома не говорили ничего.
- Темно в окнах ... - Глядя в гору, сказал Мирон, расплатившись с извозчиком. - Наверное, в кухне Маруся.
- Мне подождать здесь? - Тихо спросила, 0ля, наклонив голову и кутаясь.
- Нет, зачем? Может, Маруся, не захочет идти с нами ... Пойдемте.
Первые этажи лестницы были освещены, а верхние почему оставались в пивтьми Перед дверью своей квартиры Мирон повернулся к Оле, взял ее руку и, прижав ее к лицу свой, горячей, глубокой нежности прошептал:
- Деточка моя бедная! Хорошая, милая! Не надо на меня сердиться.
И не успел досказать: Оля резко отвернулась, прижалась лицом к стене и горько, как брошенная, оскорбленная ребенок, зарыдала. Рука осталась в Мироновой руке. Он молча, склонив голову, стоял неподвижно.
Вдруг внизу где открылась дверь и на лестнице послышались голоса.
- Хорошо! Непременно! - Кричал кто-вежливый, веселым тенором. - Обязательно!
И слышно было поспешные шаги по лестнице, но невозможно было разобрать, в гору или вниз идут.
Оля быстро вытерла глаза концом платка с головы, отняла руку в Мирона и вернулась к нему. Мирон начал открывать дверь.
В квартире было тихо и темно. В кухне тоже.
- Странно ... - Пробормотал Мирон, зажигая второго спички.
Оля остановилась у входних дверей и ждала. Глаза ее были красноватые, смотрели то равнодушно, непорушнo; губы сложились горько.
- Маруся! - Постучал к ней Мирон.
Тихо.
Он открыл дверь и вошел. Спичку догорел. Он зажег нового, и сейчас же бросилось в глаза то белое на столе. Быстро подошел ближе.
На туалетном зеркале стоял клочок бумаги: на бумаге что-то написано.
Мирон хватаясь зажег лампа и начал читать:
"Дорогой, родимый Роню! Прости меня плохой, но не могу иначе, иду таки ... Не ищи и не поднимай меня больше. Не надо, прошу и умоляю тебя. Ты сам говорил, чтобы не заставлять прочих жить так, как ты думаешь. Пусть живут, как сами могут. А за помощь твою я тебя до конца жизни не забуду. Ты моя единственная любовь, а все ... (зачеркнуто).Каждому свою жизнь, ты живи так, а я так. Мне так лучше будет, хоть тебя не буду мучить, ты хоть и не показываешь, а мне все кажется, что ты стесняешься меня. Не сердись, мне все так кажется. А меня это злило и я раздражалась на тебя, мой дорогой, любимый брат. Ключи все у тебя на столе. Когда прачка принесет белье, обругай ее за то, что испортила твою любимую рубашку. Я хотела сама, и не успела. Крепко, крепко обнимаю тебя и желаю не памьятаты меня совсем никак. Я тебя никогда не забуду. Твоя не сестра Маруся.
"Не" было подчеркнуто дважды.
Мирoн перечитал и стоял неподвижно, только пальцы его медленно сжимали бумагу. А лицо становилось темнищим, темнищим, наливалось кроввю, небольшие глаза также будто покраснели, усы здригувались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65