После короткого ночного отдыха в лесу возле шоссе рота в составе 29 рядовых и сержантов, 2 офицеров и 1 политработника 7 июля достигла линии обороны советских войск на реке Черехе, возле деревни Шмойлово, где находились в обороне подразделения 182 стрелковой дивизии 22 территориального корпуса
По дороге на станции Черской рота передала на уходивший в направлении Пскова санитарный поезд 14 раненых, все остальные потери составляли погибшие, попавшие в плен и отбившиеся от подразделений бойцы и офицеры. Одного военнослужащего, старшего сержанта Смильгиса, капитан Калниньш расстрелял за попытку перебежать на сторону врага в бою под Лиепной.
На первом привале после указанного сражения капитан Калниньш собрал ранним утром в лесу роту, в которой к тому времени осталось 68 человек, и заявил:
— Вчера во время боя я расстрелял военнослужащего, пытавшегося перебежать к противнику. Хочу сказать вам, что я не задумываясь поступлю так с каждым, кто вздумает повторить нечто подобное. Вспомните, что я сказал вам на последнем привале перед Лиепной. Я сказал: впереди граница Латвии, кто не хочет идти дальше, может остаться, пусть сдаст оружие и уходит Никто из вас тогда не высказал желания сдать оружие. Теперь передумывать уже поздно. Если ты белый, то будь белым, если красный, то оставайся красным. Тот, кто пытается с помощью перехода спасти собственную шкуру, не достоин ни военной формы, ни жизни. Вы все приносили присягу, поэтому освободите меня в дальнейшем от необходимости еще раз возвращаться к этому разговору!
После командира роты выступил еще старший политрук Рязанов, в его речи говорилось о патриотизме и священном долге каждого бойца защищать социалистическую родину Во время выступления ему из строя крикнул рядовой Земитан'
— Почему же мы тогда не заняли оборону под Ригой?
— Мы выполняем приказ командования и пойдем туда, где мы больше всего нужны,— ответил старший политрук. — Москву мы не сдадим!
— Мой дом — Рига, а не Москва,— не унимался рядовой Земитан.
— Я говорю Москва не потому, что я русский! — запальчиво ответил старший политрук Рязанов.— А потому, что теперь решается не просто судьба Латвии или России, а всего Советского Союза, социализма и вообще жизни на земле!
В происшедшем на следующий день лесном бою с немецкими десантниками рядовые Исайчик и Земитан, рискуя собой, уничтожили вражеского снайпера, который из устроенной на дереве засады открыл огонь по командиру роты.
После перехода линии фронта капитан Калниньш направился со своим отрядом в Порхов.
Офицер связи 182 стрелковой дивизии Я. Орг устно доложил в штабе дивизии о латышской роте, которая вышла из тыла противника в расположение их обороны. было передано дальше, в штаб корпуса.
13
Рудольф Орг пришел с похорон в волостную управу в непонятном настроении. Не то чтобы удрученность, а какая-то глубокая забота по поводу надвигающегося охватила его.
Его тревожило, что власть в волости и в поселке оказалась вовсе не столь устойчивой, какой она должна была быть. Правда, после разгрома банды в поселке на первых порах опять все оставалось спокойным — только надолго ли? Ведь Ханенкампф ускользнул у них из рук, а уж этот человек заслан сюда не просто прятаться. Паршивее всего, что сам он постоянно чувствовал себя под прицелом невидимого ока, каждый его шаг мог стать достоянием тех, кто скрывался в лесу. Странное положение: с одной стороны, он знал здесь всех, причем довольно давно и основательно, а с другой — совершенно не представлял, откуда могла исходить опасность. Предателем и врагом мог оказаться человек, от которого не ждешь ничего плохого. Время резко изменило людей. Тут уж ничего не поделаешь, с этим приходилось мириться.
В ушах все звучала жалобная медь оркестра. Пожарные по приказу все же вышли со своими трубами, хотя и не в полном составе. Зато людей на похоронах было совсем немного. Двое бойцов и близкие, небольшая группка людей, которые, ощущая отчужденность окружения, держались плотной кучкой. Во время прохождения похоронной процессии по центральной улице некоторые окна были, правда, распахнуты и бабы высунулись, но присоединившихся к процессии не нашлось. Люди вознамерились выждать, никто не мог предсказать, что принесет завтрашний день, лучше не связывать себя с событиями, которые имели какую-то окраску.
Жалко было смотреть на отца Хильды Оявере, старого Биллем а. Сгорбившийся и седой как лунь, стоял он у могилы, покорившись судьбе, и тупо глядел себе под ноги. В любой миг тяжкий груз горя и несчастий мог сломить старика, если бы его не поддерживала дочь Мейда, старшая сестра Хильды, вся в черном стояла она возле отца. Мейда была широкой кости, с чуточку угловатыми мужскими плечами и большими руками, она расставила ноги и пытливо смотрела из-под края платка вокруг. Так же, как она уже многие годы вела отцовское хозяйство, она и теперь приняла большую часть забот на себя. Рудольф подумал, что Мейде, можно бы дать в руки и винтовку, если только указать ей убийц сестры. Жалости они бы от нее не дождались.
Трое младших Мустассааров жались друг к другу. Старший парнишка, уже в юношеском возрасте, насупил брови и старался мужественно переносить свое отчаяние, зато меньший не скрывал горя. Девочка, самая младшая, плакала безутешно, подумал, что этот свежеоструганный гроб, который стоял над могилой на досках, непременно западет ей в память как самое неизгладимое воспоминание детства. За спиной детей стоял брат Руубена Карл, в черной с малиновым кантом форме железнодорожника, и с яростью глядел из-под густых бровей по сторонам, будто искал взглядом убийц брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154