Ринк стоял на шоссе один, будто у него и не было никакого взвода. Вокруг на земле среди прочего снаряжения в страшном беспорядке валялись жестяные коробки противогазов, будто защитного цвета банки из-под леденцов.
Гул самолетов снова приближался, теперь бомбардировщики шли на бреющем полете над дорогой, и сквозь завывание моторов слышался торопливый механический перестук пулеметов. Опять направо и налево от дороги рвались бомбы, просто чудо, что ни одна пока не угодила на дорогу. Младший лейтенант по-прежнему стоял, расставив ноги, на шоссе, он не обращал ни на что внимания и грозил кулаком приближавшемуся самолету. Когда с самолетов открыли пулеметный огонь, Ринк быстро нагнулся, схватил одну из валявшихся на дороге винтовок, прицелился и начал стрелять по самолету.
— Ах ты, вошь проклятая, он вздумал разбомбить мою жеребятню, ну погоди же ты, кобель затюканный, мне бояться нечего, на земле я стою, а тебе падать высоко, задницу надвое расколешь, когда об землю грохнешься!
Пулеметные очереди прошли мимо лейтенанта, близкий разрыв бомбы разок покачнул его, но Ринк устоял на ногах. Расстреляв обойму, он бросил винтовку наземь и схватил с дороги другую. С безумной злостью он посылал пулю за пулей прямо в зеленовато-серое брюхо проносящегося над ним самолета. Человек не признавал над собой превосходства боевой машины, яростно восставал, полный беспредельного желания утвердить свою волю. Но все было бесполезно, стальная махина неуклонно неслась дальше, подминая под себя будто дорожный каток разметанную колонну. Парадоксальное поведение младшего лейтенанта не возымело, правда, действия на немецкие самолеты, но постепенно начало приносить плоды другого рода. Поодиночке промеж кустов, крадучись стали подходить разбежавшиеся бойцы взвода. Они старались избегать взгляда Ринка, будто и не бежали только что куда глаза глядят. Хуже всех было возвращаться тем, чье ружье валялось на дороге или в кювете.
Боевое крещение, подумал Яан и поразился этой мысли. Слова звучали как-то слишком выспренно, по-книжному, действительность на дороге вступала с ними в резкое противоречие. Возможно, с войной вообще дело обстоит так, что то, что знают или думают о войне наперед, никогда не сходится с реальностью? Или это только они так плохо подготовились к испытанию?
Яан не мог сейчас взглянуть в глаза Ринку, неловкость за свой разбежавшийся по кустам взвод вынудила его искать дела на стороне. Подходящую возможность для этого предоставила застрявшая в 'обширном ольшанике санитарная двуколка. Лошадь ржала, призывая на помощь, повозка удерживала ее на месте и не давала освободиться. Яан пошел и принялся успокаивать и эту животину, тут тоже пришлось помалу и разумно подать назад, чтобы выбраться из чащобы. Только терпением можно было чего-то достичь, спешка могла лишь испортить дело.
Яан уже сколько-то провозился с повозкой, когда до него с другой стороны дороги донеслось нечто вроде бессильного всхлипа. За кустом стоял молоденький боец, позеленевший с лица, будто лист ольховый, он держался обеими руками за ольху, его рвало. Внешне он выглядел целым и невредимым, просто нервы не выдержали напряжения воздушного налета. Постепенно слух снова стал различать звуки. Оглушающий рев самолета быстро утих, лишь основательно загнанное сознание еще отказывалось верить этому: все боялось худшего.
Машина под большой сосной была в полной сохранности. Яан теперь поспешил обратно на шоссе, где Ринк собирал бойцов. Младший лейтенант расхаживал с мрачным видом взад и вперед по дороге, шумно дышал и сердито притопывал. Ринка лишь при переходе в Красную Армию произвели из старшего сержанта-сверхсрочника в младшие лейтенанты, и теперь он переживал неведомое доселе чувство стыда за то, что именно его взвод при первой же проверке огнем настолько оробел. Он не оглядывался, чтобы случайно не увидеть какое-либо начальство, которое со стороны наблюдает его унижение.
К счастью, у начальства у самого хватало забот по горло. Другие взводы тоже со страшной поспешностью и в беспорядке разбежались с дороги по кустам и выгонам, теперь бойцы со всех сторон тянулись назад к дороге, и все равно многих еще недосчитывалась. Некоторые бойцы все еще с опаской поглядывали вверх. Было трудно заставить себя выйти из-за дерева или куста на открытое место, на шоссе их ожидала пугающая беззащитность, нужно было перебороть самого себя. По обочинам шоссе ходили санитары и искали раненых. Они тоже старались держаться поближе к кустам.
Но на этот раз немецкие самолеты улетели окончательно. Видимо, посчитали, что колонна достаточно рассеяна или же кончились бомбы, которые оставались у них после какого-нибудь другого объекта и которые они здесь походя сбросили.
Отделение младшего сержанта Курнимяэ гуськом вышло из кустарника и направилось туда, где командир взвода нетерпеливо топтался на шоссе. Они подошли одновременно с Яаном. Бойцы были в поту и возбуждены, но все находились при оружии. Все, кроме одного. Боец без винтовки был чернявым, тщедушным, словно подросток. Зато командир отделения Курнимяэ нес две винтовки — одна за плечами, другая в руке. Ринк критически оглядел его, но не сказал ни слова, повернулся к отделению спиной и с кислой миной стал наблюдать за бойцами, которые поодиночке тянулись из зарослей к дороге.
Курнимяэ поднес винтовку к лицу чернявого бойца и объяснял по-эстонски, очень медленно и раздельно выговаривая слова, словно это могло облегчить тому понимание незнакомого языка:
— Боец никогда не бросает оружия. Какой же ты боец без винтовки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154