— Эта женщина — бывшая моя ученица. На выпускном экзамене я из жалости поставил ей троечку. На редкость была куриная головка, а сейчас — владетельная княгиня вот в этом замке.
— Ничего себе «Затишье».
— Наши районные деятели — народ скромный,— в голосе Паулюса дрогнула насмешка.— Покипятились, правда, некоторые нахалы: дескать, курган осквернили, дубовую рощу вырубили. И прикусили язык. Мало ли по берегам Немана курганов и дубовых рощ? Да и какая польза от этих экскурсантов. А поедет ли нужный человек осматривать пустые дикие места? Лучше уж тихо мирно окультурим их, решили. Вот и мы здесь сидим. Уют, красота. А что под нами? Земля. Бессловесная земля. Она все терпит, все выносит. Вот почему мне хотелось, чтобы ты побывала здесь.
Молодцеватый парень с выправкой акробата поставил на столик бокалы с белым вином, тарелки с закусками, откупорил две бутылочки пепси-колы, кофе пообещал принести потом.
Паулюс поднял бокал. Звякнуло стекло, взгляды встретились, встревожились, убежали к искрящейся голубизне Немана. Они впервые вот так сидят. Вдвоем за столиком, с бокалами в руках. Но ведь когда они дружили, не было такой моды — ходить по ресторанам и кафе. Да и что они могли найти в этой вангайской корчме, в которой из кружек пили до упаду. Паулюс угощал Кристину конфетами, бывало, их пальцы соприкоснутся в кульке из плотной бумаги, нежно переплетутся и по всему телу внезапно заструится жар.
— За встречу, Паулюс.
— За встречу.
Паулюс отпил крохотный глоток и поставил бокал.
— Не могу, я за рулем.
Господи, как бы мне хотелось, чтоб он забылся, свалял дурака, подумала Кристина. Учитель. Образцовый учитель, все рассчитывающий математик.
Холодный венгерский рислинг притупил горечь, и Кристина вдруг призналась:
— Я надеялась тебя встретить.
— И для этого приехала в Вангай.
— Это ирония?
— Несколько лет тебя не было.
— По тете Гражвиле соскучилась.
— Она уже надежду потеряла.
— Вы разговариваете?
— Симпатичная старушенция.
Он знает, пронзила мысль. Паулюс все обо мне знает, вся моя жизнь ему известна. Вдруг спохватилась: неправда, ни тетя Гражвиле, ни он ни о чем не догадываются. Ни о чем. Ведь и я сама не знаю, что могла бы рассказать, какими словами излить душу. Но хочет ли этого Паулюс, согласится ли он выслушать, поверит ли? Можно ли вернуться в прошлое, в эти далекие дни, утопленные в трясине забвения?
Какое-то время они молча ели блюда, предназначавшиеся для банкетного стола,— по-видимому, хозяйка «Затишья» решила показать своему бывшему учителю, чем потчуют отборных гостей. В другой раз Кристйна смаковала бы каждый кусочек, но сейчас не чувствовала вкуса, равнодушно жевала, даже глотала с трудом. Снова подняли бокалы, смочили губы. Нет, нет, Кристина не может больше молчать...
— Помнишь, Паулюс, тот мартовский вечер, когда ты меня ждал на улице, у подъезда института?
— Помню ли я? — он только усмехнулся, но с такой болью, с такой болью.
— Когда ты ушел, мне стало просто невмоготу, я не знала, куда деваться.
— Ты торопилась забрать девочку из садика.
— Да, торопилась, но едва сделала несколько шагов, как бросилась назад, искала тебя в толпе. Поехала на вокзал, побежала к автовокзалу. Всюду тебя искала.
Во взгляде Паулюса Кристина уловила недоверие.
— Зря я тебе рассказываю.
Паулюс не поддержал разговор, словно предпочитал не вспоминать ту встречу. А может, вообще не
хотел возвращаться в прошлое? Кристина почувствовала себя неловко, приуныла, затуманившимся взором окинула кусты на крутом обрыве, уставилась на рябину, облепленную алыми гроздьями. Долго глядела так, не отрывая глаз, и эти сочные гроздья вызвали в памяти те далекие осени, когда Паулюс потчевал ее прихваченной заморозками рябиной, ел сам, они морщились от горчащей кислинки, а влажные губы их улыбались. «Хорошее рябиновое вино?» — спрашивал Паулюс. «Отменное рябиновое вино»,— отвечала Кристина. Ты помнишь, Паулюс? — поднимает глаза Кристина, но во рту оскомина от давней рябиновой кислинки, и не осмеливается заговорить. Лицо у Паулюса оцепеневшее, со страдальческими морщинками на лбу, с обострившимися скулами. Его прохладные, какие-то мглистые глаза, казалось, говорят — он на полпути между тем, что было, и тем, что есть; он боится перешагнуть грань, за которой начинаются неподвластные воле воспоминания.
— Я очень извиняюсь,— кельнер двумя пальцами придвинул Паулюсу счет.
На столе благоухал кофе.
— Нам пора?
— Так точно,— кельнер выпрямился как солдат, и банкнот исчез в его ладони.
— Хотела бы как-нибудь посидеть здесь спокойно,— Кристина сказала это даже чуть мечтательно.
— Это нетрудно,— ответил Паулюс.
— Увы, не для меня.
Молча допили кофе.
— Надо чаще вспоминать Вангай. Надолго приехала?
Кристина растерялась. Она просто не узнавала голоса Паулюса, его теплого открытого взгляда.
Когда они шли мимо столов, на которых теперь красовались хорошо подрумяненные, лоснящиеся жиром поросята с зелеными пучками петрушки в рыльцах, с Паулюсом, не спуская взгляда с Кристины, заговорила пышная хозяйка «Затишья»:
— Как провели время, учитель?
Паулюс задел стул. Высокий дубовый стул громыхнул, по всему залу пронесся гул.
— Не забывайте нас, учитель.
Плечистый здоровяк распахнул дверь, вежливо
пожелал счастливого пути. И бдительный пес не вскочил, не загремел цепью — радушно провожал их, глядя волчьими глазами, пока они удалялись по тропе, мощенной дубовыми чурками. Кристина обернулась, посмотрела на замок под сенью вековых дубов и криво усмехнулась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81