Устроилась в «финансах» и нередко вместе с районным активом, как ее отец когда-то, отправлялась «ломать рога кулакам». Чтобы Кристе стало еще яснее, какая между ними пропасть, однажды в полумраке коридора Чеся не постеснялась достать из-за пазухи маленький пистолет. «Видала, малявка? Так вот!» — сказала она многозначительно и снова сунула пистолет под пиджачок.
Да, Криста была еще ребенком, читала сказки и обливалась слезами, а Чеслова, округлившаяся, рослая, с крутой грудью, жила собственной, не зависящей ни от кого жизнью, которая потом долго водила ее по запутанным и ей одной известным дорожкам вдали от Ван- гай.
Пролетела куча лет, и однажды летом Кристина со своей маленькой Индре приехала к матери, в первый же день к ней зашла Чеслова. Обняла, чмокнула в щеку, потом в другую. Будто лучшая подруга, все эти годы только и думавшая о Кристине. Тараторила без умолку, суетилась вокруг малышки, делающей первые робкие шажки.
— Сноха для меня растет, хорошенькая барышня будет, вылитая ты, Криста. А мой-то уже парень — во! — увидишь.
Встречались во дворике, сходились на берегу у озера, как-то даже решили покататься на лодке. Криста сидела на корме с девочкой на коленях, а Чеслова играючи двигала веслами. Их взгляды то и дело сталкивались, как бы изучая, пытаясь пробиться сквозь скорлупу отчуждения, которую они чувствовали,— а может, даже броню.
Первой начала Чеслова:
— Мужа почему не привезла?
При встречах они ни разу еще не заговаривали о муже Кристины. Неизвестно почему, но ни одна, ни другая о нем даже не обмолвились.
— Работа.
— Нехорошо, когда отпуск врозь.
— Конечно.— И пошутила: — Главное — мы с Индре вместе.
С весел капала вода. Легкая вода плескалась о борт лодки.
— Когда приедешь со своим, познакомишь. Расскажи, как выглядит? Интересный мужчина?
Кристина не сумела описать, пожала плечами. И беспричинно рассмеялась.
— Мужчина как мужчина. Для меня хороший. Не какой-нибудь красавец, но... для меня хорош.
Чеслова еще крепче сжала обеими руками поднятые весла, округлившимися глазами уставилась на Кристину, просто обожгла ее взглядом, исполненным душевной боли.
— Счастливая ты, .Криста. Хорошо тебе, что ты такая счастливая..
Кристина растерянно призналась:
— Я об этом не думаю.
— Потому и не думаешь, что счастливая. Сытый о хлебе не заботится.
Взмахнула веслами, лодка рванула с места, казалось, чайкой полетит над озером.
Кристина прижала Индре к груди и подумала: наверное, я и впрямь счастливая.
— Эх, доля моя, долюшка...— запела Чеслова. Замолкла, спохватившись, свесила голову на грудь и налегла на весла.
В следующий раз Чеслова сама вдруг стала рассказывать, что у нее был муж, расписавшись, прожили они три года, а потом... Понурила голову, усмехнулась и,
услышав, как загалдели во дворике дети, свесилась из окна, крикнула:
— Лев! Уши оторву, Лев!
Ее сына никто не звал иначе как Чесиным львом. А дети, видно подученные кем-то, дразнили: «Чесин Лев на стенку лез, Чесин Лев на стенку лез!» Лев не был заморышем и крепкими кулаками тузил детей, а Чеслова, выслушав жалобы родителей, лепила пощечины Лявасу. Вот так они и жили: все война да война. И нашествия учителей. И всеобщие вздохи: ах, этот Чесин Лев!
...За стеной зашаркали шаги тети Гражвиле.
Кристина выкатилась из кровати и тихонько отворила дверь. Застыла на пороге.
— Заходи, детонька.
— Мне показалось...
— Валерьянку брала. Истинное наказание эти цирки! — В торцовое окно сочился свет далекого фонаря, и его луч падал на стекло образа девы Марии.
Кристина присела на тетину кровать.
— Не могу заснуть,— пожаловалась.— А еще такой тарарам... эти Гедонисы...
— Придвигайся поближе. Придвигайся. А то под одеяло ко мне залезь, чтоб не продрогла. Ночи-то уже прохладные. Хоть мой халат набрось, возьми со стула.
Кристину била неуемная внутренняя дрожь. Зачем она сюда приехала? Чтоб послушать тетю Гражвиле? Укрыться за чужими бедами, чужой болью?
— Что нового могу рассказать о Гедонисах?.. Тебе самой много чего известно, а Чеслову-то лучше меня знаешь. Так вот, детонька. Проводила Чеслова сына в солдаты и вздохнула. Гляжу, даже приосанилась, лоск навела, идет по улице и цок да цок, прыг да скок, задом вихляет. Одна в трех комнатах осталась, так что сразу же в ту, что со стороны дворика, жильца пустила. Мужика, не женатого. Пожил тот каких-нибудь полгода и — убирайся восвояси. Дескать, выдержать не могла: козлом воняет, ног не моет. Со смешком рассказывала, не поймешь. Вскоре другой въехал. Такой, от жены удравший. Может, год пробыл, и ему Чеся дала отставку, или сам к жене вернулся. Всякие кривотолки пошли, вспомнить стыдно. И вот гляжу — такой молоденький паренек то приходит в дом, то уходит. «Опять жильца пустила?» — спрашиваю. «Вот именно, тетя, художник
он, а зовут его Бронисловас!» — гордо ответила Чеся. Художник так художник, Бронисловас так Бронисловас, мне-то что? Живет у Чеси, иногда с ней вместе в город выходит. Вышел приказ паспорта менять, понадобились карточки. Иду в ателье, дай-ка снимусь, думаю. Гляжу — этот Чесин художник аппаратом щелкает. Меня тоже отснял, отпечатал хорошо, карточку не запачкал. «И впрямь художник!» — похвалила я его Чесе. А та как захохочет! «Если б ты видела, тетя, какие он картины делает! — И шепчет на ухо: — Не удивляйся— мы уже расписались. Я — Гедонене!» — пропела свою новую фамилию, будто золотую монету на ладони подкинула. Я чуть не села в коридоре, где мы с ней столкнулись. Ничего не сказала, хоть и подмывало бросить прямо в лицо: «Как тебе не стыдно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81