И тут же без всякой причины мучительно заныло сердце, и Кристина застыла, вслушиваясь. Откуда этот далекий барабанный бой, пронзительные вопли флейт? Почему она видит свою Индре, ее Данаса... маленького Данаса, спрашивающего: «Я правда тебя застрелил?..»
Ах, господи, как бы мне хотелось ни о чем, ну ни о чем не думать.
Собираясь в больницу, тетя Гражвиле сняла на кухоньке крышку белой кастрюльки («Мясцо отварила, все сложила, только потушить»), ткнула пальцем в синюю («Картошка почищена, соль уже клала»), открыв шкафчик, показала алые ребристые помидоры («С огорода, не какие-нибудь там магазинные; сметана в холодильнике»), приподняла стеклянный кувшинчик с компотом («Если не сладкий, сахару подсыпь») и сказала с
порога:
— Ешь, детонька. Ты только ешь.
Кристина так и думала: пообедает дома и усядется у раскрытого окна с книгой в руке. Даже читать не станет — будет сидеть и бездумно глазеть на Родниковую улицу, на проезжающие машины, торопящихся людей, галдящих детей. Серебряной россыпью будет мерцать .листва осины Миколаса Тауринскаса, а тень от этого старого дерева будет все удлиняться, удлиняться, к Н1 меру уже : шел он на тетин огородец с яблоньками, притом здесь дом накроет. Окно, а провожают людей, силясь как бы проникнуть и каждого и каждого спросить. Пускай увидят, если кто- то, конечно, тебя еще помнит и может узнать. Но сколько там этого старого города? (В Шанхай она не пойдет, нет!) Десять улиц, от силы пятнадцать. Четыре длинных выбегают с площади Свободы и удаляются, нагибаясь по холмам, в поля, во все стороны света. Кристина, маленькая девочка, когда-то любила спрашивать у отца: «Если бы я по этой улице шла да шла, куда бы дошла?» — «До Вильнюса бы дошла. Это Вильнюсская улица»,— серьезно отвечал отец. «А если по этой улице шла бы да шла?» — «Может, даже в Риге бы оказалась, если бы только тебя через границу пропустили. Это Морская улица».— «А если по этой?..» — «В поле бы пошла, свиней пасти»,— терял терпение отец.
Кристина не станет утверждать, что с самого детства хорошо знала родной город. Все ее дни пробегали в крохотном дворике да на берегу озера. Почему-то озеро не так страшило родителей, как улица, по которой раз или два за день проносились машина или мотоцикл. Зато в базарные дни или в престольные праздники с самого утра громыхали по ней телега за телегой и все окрест поняло конским навозом и мочой. Под вечер женщины, и вооружившись старыми ведрами, совками да голиками,
выбегали собирать эти «подарки деревни» для своих огородов, нередко даже ссорились при этом. Тогда на улицу выходила и Кристина — после наставлений матери не отставать от нее ни на шаг. Соседки смеялись над матерью — дескать, держит девчонку у своей юбки, а та отвечала: «У города пасть никогда не закрывается, не знаешь, в какой миг цапнет». Но когда Кристине настало время идти в школу, матери не осталось ничего другого, как примириться с этими страхами, и каждое утро, стоя на пороге, она напоминала, чтоб девочка остерегалась этой «пасти». Поэтому городские улицы с красивыми названиями пришли в ее жизнь с большим опозданием.
Мерным шагом, не торопясь и слишком не озираясь (хотя видела она каждого человека), она обогнула площадь, некогда мощенную булыжником, местами ухабистую, пробежала взглядом по запыленным витринам магазинов, остановилась перед книжным, в окне которого валялись брошюрки с выцветшими, свернувшимися дудочкой обложками, хотела войти, однако за планкой перекошенной двери белел тетрадный листок со словами: «Уехала за товаром». На стене соседнего деревянного дома с заделанной кирпичом дверью висела доска объявлений, полная развеваемых ветром бумажек, которые, как заведено, извещали, кто что продает или покупает, кто что нашел или потерял. Здесь же яркими красками сверкала и афиша кинокартины «Свидание после полуночи». Мимо ограды костела, за которой шелестели клены, Кристина свернула на улицу Здоровья, перед белой трехэтажной больницей замедлила шаг, поглядывая на широкие окна, за которыми иногда мелькали полосатые пижамы больных. Там, в одной из палат, хлопочет и тетя Гражвиле, незаменимая нянечка. А вот и Трамвайная улица. Кристина всегда любила эту спокойную, с зелеными садиками улицу. Нравилось ее необычное название. Трамвайная улица? — удивлялись многие, приехавшие из далеких и больших городов. В этой дыре да Трамвайная улица? Однако каждый старожил мог рассказать, что в прежние времена в городе был бургомистр, науки он проходил в Лиепае, в первую мировую изъездил всю Америку, но обосновался здесь. И частенько публично говорил: «Нам нужны города, говорю я вам, дабы фабрики дымили, машины гудели. А чем наш Вангай не Чикаго? И стоит возле озе
ра Гилутис, как возле Мичигана. Что поменьше город? Вырастет. Что трамваев нету? Будут трамваи!» И скоро доказал, что не бросает слова на ветер: одну из улиц города нарекли Трамвайной, большими буквами написали это название на табличках, приколотили их к стенам и повелели всем ждать — настанет час и побежит трамвай. И случилось же так, что уже на другой день тряпичник Шмуль вернулся из своих путешествий по дальним деревням. Тележка тарахтит, несмазанные колеса вихляются, визжат, а сам еврей сидит на кучах тряпья, Одну ногу перебросил через грядку тележки, кнутом клячу по извоженным бокам и все нукает и пудрим И « два он въехал на эту переименован ну и улицу » ни выскочили из домов и радостно кричат: Трамвай!» Шмуль ничего не понимает. Шмуля не знаете? Шмуль я. Шмуль, и все присоединились и взрослые: «Трамвай приехал!» Название осталось и по сей день. Огромное количество улиц Вингая окрестили по-новому, потом к ним, перекрестили, а эта называется все так же, еще ждет своего трамвая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81