Я глядел на него: его глаза напоминали большущие зеленые орехи.
— Никакого толку не будет! — сказал он и протянул мне инструмент.
Я приложил к губам мундштук.
— Великоват для тебя,— заметил отец.
— Что?
— Геликон.
— Ничего не великоват!
— Да, да. И мундштук великоват.
— Нет. Просто еще холодный. А пока мундштук не прогрелся, играть нельзя.
— Еще чего!
— Нет, правда!
— Кто тебе сказал?
— Знаю, и все.
— А как же в мороз музыканты играют?
— Они не играют.
— А почему бы им не играть?
— Из-за холодных мундштуков.
— А они все-таки играют.
— Так надо мундштуки-то прогреть сначала.
Я дунул в трубу, и она издала звук, похожий на хруст. Я поглядел на отца.
— Он чем-то заткнут,— завел опять свое отец.
— Проверим.
— Как?
— Не знаю.
— Погоди, я принесу проволоку.
— Зачем?
Я снова прикоснулся к мундштуку и извлек из геликона несколько непонятных звуков.
— Плохо, очень плохо. Так не играют,— сказал отец. Я надулся так, что глаза на лоб полезли, словно
я хотел кого-нибудь напугать. И снова дунул в трубу; в ней что-то хрястнуло, послышался настоящий звук.
— Что ты сделал? — удивился отец.
— Ничего.
— Труба не заткнута?
— Нет.
— Как же ты додумался?
И вдруг мы оба очень обрадовались.
— Ну-ка, я тоже попробую,— предложил отец.
— Погодите!
— Давай сюда! — Он выхватил у меня геликон и попробовал дунуть в него.
— Брм-брм-брм-брм... — забурчало в трубе. Сначала зазвенела лампа под потолком, потом задребезжали двери и оконные стекла.
— Ну-у,— нетерпеливо протянул я.
— Чего тебе?
— Идите уж одеваться.
— Что-о?
Отец разозлился, потому что я напомнил ему о службе.
— Ты что, о работе должен мне напоминать? — проворчал он.
— Вы на автобус опоздаете.
— А тебе какое дело?
Тут лицо его прояснилсь, и он громко рассмеялся.
— Чему вы смеетесь?
— Гляди! У тебя на губах колесико!
Он быстро снял со стены зеркальце и подал мне. Я взглянул и тоже рассмеялся.
— И у вас на губах колесико!
— У меня?
— Глядите сами! — И я сунул зеркальце отцу.
И мы оба засмеялись: у обоих вокруг рта оказались красные кружочки.
Ч ТО БЫЛО ДАЛЬШЕ
Отец возился с геликоном недолго. Попробовал он сыграть на нем «Детванских жандармов», но у него ничего не вышло. Тогда он разочарованно положил инструмент на постель.
— Пустое занятие,— сказал он и, прихлопнув за собой дверь, вышел во двор.
Вскоре он вернулся рассерженный еще больше прежнего.
Послушай,— сказал он,— и ты думаешь, что теперь целыми днями дудеть будешь?
—- Как дудеть?
НёГваляй дурака! Или ты думаешь, что тебя целыми днями слушать станут?
— Я буду играть потихоньку.
— Как ты будешь играть потихоньку, если от этого весь дом дрожит?
— Дядя Загрушка велел мне учиться,— защищался я.
— Дядя Загрушка? А кто он такой, чтобы тебе приказывать? Кто тебя кормит? Дядя Загрушка?
— Он капельмейстер.
Дядя Загрушка может дома распоряжаться. Ясно? Ты уроки запустишь — из школы ко мне придут, а не к дяде Загрушке!
— А я не запущу, и никто ни к кому не придет.
— Так ты же их не учишь.
— Учу.
— Знаю я тебя.
В школе-то мои дела шли не блестяще. В дневнике то и дело появлялись двойки, иной раз и колы выскакивали. Иногда только тройки, а про пятерки и говорить нечего — они и взаправду всего разика два попадались.
— Слушай, — сказал отец теперь уже совершенно серьезно, — трубу ты отнесешь в чулан и, пока не будет у тебя пятерок, не думай к геликону прикасаться.
— Круглые пятерки?
— Понятно, только круглые.
— И до тех пор трубить нельзя?
До тех пор ни-ни!
Я подошел к инструменту, погладил его.
— Я сказал: геликон мы унесем в чулан и будем ждать отличных отметок.
— А если мне не поставят?
— Не поставят — значит, не заслуживаешь.
Отец подошел к кровати, неумело взял инструмент и унес.
Я пошел за ним.
— Папочка!
— Что?
— Хоть бы на минутку вы мне его оставили.
— Что еще тебе?
— Ну, поиграть.
— Уроки выучил?
— Я выучу.
— Не выучил? Садись за стол и учи! Когда я был таким, как ты, мне отец велосипед пообещал. Сперва за хорошие отметки, потом за то, что огород вскопаю... Всегда какое-нибудь «потом» находилось. И отметки были приличные, и огород я вскопал, дров из лесу натаскал, и забор починил, а велосипеда так и не увидел.
— А я трубу получу?
— Как бы не так!
Тут вошла мама.
— Ты только погляди, что он принес! — Отец показал на инструмент.
— Что это такое? — спросила мама.
— Геликон, — ответил отец.
— Зачем он нам? — опять спросила мама.
— Зачем геликон? Это та самая труба, на которой играл Кеменешов парень.
— Рудо?
— Он самый.
— А что, он на ней больше не играет?
— Как же он может играть? Ведь он теперь в Остраве.
— А-а, ты имеешь в виду того Кеменешова парня?
— Ну да. Он теперь в Остраве, и на трубе играть некому.
— Так ведь он уже давно в Остраве.
— Давно.
— И сейчас вместо него никого нет?
— Должно быть, нет. А наш воображает,— отец обернулся ко мне,— что из-за этой трубы все должны с ума сойти.
— Ты ему принес? — спросила мама.
— Сам притащил,— ответил отец.
— А где ты ее взял? — спросила у меня мама.
— У дяди Загрушки.
— У Загрушки? — переспросила мама. — А почему же он тебе отдал?
— Чтобы я учился на ней играть.
— А тебе что, больше учиться нечему? Пресвятый боже! — воскликнула мама, всплеснув руками.
МОИ ОБЯЗАННОСТИ
Кое-кто, может, подумает, что после школы у меня дома никаких забот нет, кроме уроков, заданных на дом. А у меня забот побольше, чем вы думаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23