Ему мешал свет лампы. А еще больше смущал его испытующий взгляд Байкича. Андрей уже раскаивался, что начал разговор. Он по
гасил лампу, и редакция потонула во мгле — глухая стена соседнего здания заслоняла свет. По тому, как Андрей надевал пенсне, Байкич понял, что он плачет.
— Я становлюсь чувствительным к свету, как крот! — проговорил Андрей, как бы оправдываясь.— От такой жизни скоро совсем ослепну. Стоит чуть подольше поработать — и глаза начинают слезиться.
Байкич не поддался обману. Он спросил, словно бы наобум, и сам подивился точному смыслу своего вопроса:
— Разве уже нельзя помочь?
— Нет. Поздно. Теперь уже поздно даже звать доктора. Когда надо было идти к доктору, жена потащила ее к гадалкам, чтобы те погадали ей на кофейной гуще! — Андрей снова снял пенсне.— Я только недавно узнал. От меня скрывали. От меня нетрудно и скрыть. Что я в таком деле понимаю?! Должно быть, и я во многом виноват... Но вот пойдите же, некогда заниматься детьми. Работаю. Домой прихожу усталый. Пожалуется жена на кого-нибудь из детей — я его отлуплю. Вот и все воспитание, которое я как отец мог дать своим детям. Так они росли и растут без меня. И боятся меня. И ненавидят меня, потому что жена им постоянно на меня наговаривает. А я детей люблю. Люблю и Станку. Ее даже больше всех остальных. Она красивая и хорошая. Может быть, слишком хорошая. Я и сейчас думаю, что она это сделала не из озорства, не из легкомыслия, а по доброте сердечной и по наивности. Она не скверная и не испорченная. Она и сейчас не такая. Если бы я узнал вовремя, я бы все сделал... да, сперва бы, конечно, простил — в таких случаях надо прощать,— а потом сделал бы все, чтобы спасти ее от насмешек и позора. Для нас — нет, не для нас, а для жены,— все это невыносимо, она ее бьет, запирает, придирается к ней; но для меня, для меня... я смотрю на это не так строго... не посмотрел бы так строго. Где хватает на шесть ртов, хватит и на седьмой. Если бы я знал, я бы постарался ее спасти, потому что теперь и с учением и с обществом покончено. Я не знаю, но слышал, что она дружила с детьми из богатых семей... Теперь эти дома будут для нее закрыты.— Он с минуту помолчал, уставившись на Байкича.— Третьего дня вечером я их избил до потери
сознания — и Станку и жену. И словно по камню ударял: ни слова, ни единого слова, ни звука... Поверь, мне было бы легче, если бы она назвала виновника, но они боятся, чтобы я своей горячностью не нарушил их план, потому что у жены есть план — у нее всегда какие-то планы. Вот почему я остался тут и не пошел домой! Если бы я вновь натолкнулся на их упорное молчание, если бы они опять остались глухи и немы, я мог бы их убить. Тебе этого не понять... когда боишься самого себя, скрываешься от близких, чтобы их не избить!
Пенсне Андрея лежало на столе; в неясном свете его ввалившиеся глаза казались двумя окровавленными впадинами. Он закрыл их руками. Байкич боялся вздохнуть полной грудью.
— Андрей! Андрей, что с вами?
Он схватил его за плечи и стал трясти. Андрей отнял руки от лица: он смеялся.
Байкич почувствовал запах раки.
— Вы все-таки пили! — воскликнул он в негодовании.
— Кулисы! — Андрей поднял палец.— Кулисы, а за кулисами гниль, они гниют, и мы гнием вместе с ними! Вот послушай...— Он вытащил то, что писал. «Милостивый государь, вам хорошо известно наше материальное положение. Воспитанный вашими попами в духе смиренной покорности, я, подленький человечек, не смеющий делать то, что должен сделать, нижайше прошу вас назначить мне время и место, куда бы я мог явиться, для того чтобы вы, после того что вы сделали с моим ребенком, могли спокойно плюнуть мне в лицо. Это вам за предложенные деньги. Уважающий вас и т. д.» Или вот еще: «Сударь, ребенок должен родиться независимо от того, дали вы деньги или нет. Ваш подлый поступок вполне отвечает принципам, которых вы придерживаетесь в вашей мерзкой жизни. Пишу это письмо для того, чтобы ваши родные могли с первого дня знать, кто вас послал ко всем чертям, где и есть ваше надлежащее место. Примите и на этот раз уверение в моем глубочайшем презрении». Не перебивай, все сам скажу тебе: ни то, ни другое из этих писем послано не будет.
— Погодите, вы знаете кто?
— Знаю. Миле Майсторович.
— Ах...— Байкич с трудом проглотил слюну.— И?..
— Как ты думаешь, что такой человек, как я, мог бы затеять с пятьюдесятью тысячами?
— Вы пьяны!
— Нет, я трезв, совершенно трезв.
— Эх, оставьте, не пьяны, так с ума сошли!
— Нет, ты должен выслушать. Я не сумасшедший. Раскинь умом: если бы я купил домик где-нибудь за Новой Смедеревской заставой или на Пашином холме, то мне хватило бы моего заработка. А сейчас нет. Мы все и голодны и босы. Теперь посмотри с другой стороны: я пойду и учиню скандал — он все равно на ней не женится, в суд нечего обращаться, потому что она совершеннолетняя, а он нет, и потому, что у них есть деньги, чтобы платить адвокатам, а у меня нет... безрогий с рогатым не бодается, Байкич. И в довершение всего получу еще пинок в зад, потеряю место и останусь со всей семьей в буквальном смысле на улице. Ты об этом и не подумал? Погоди, я должен тебе все сказать. Нелегко быть честным. Но я хочу остаться таковым, я человек честный, ничего бесчестного не делаю, я и пальцем не шевельну, чтобы получить эти деньги...
— Но вы позволяете превращать вас в человека нечестного... вы вдвойне нечестны — и внешне и по существу. Ваша честность... обычный обман, обман формальной логики, с помощью которой истину можно доказать математически, как сказку об Ахиллесе и черепахе.— И этого человека он считал как бы своим духовным вождем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165