От деревянного моста, по которому я столько ездил с фуражом, только черные сваи торчат. Стоим, затылки чешем. Вброд перейти и думать нечего, полая вода только в берега возвращается. Не то что лошадей вплавь пустить, на лодке плыть страшно. Уже темнеть начало. Пришлось заночевать здесь. Утром верстах в шести повыше нашли мост, большой, каменный, но подойти и не думай: танки, «катюши», машины с войсками и боеприпасами идут и идут.
Что делать? Подумал, подумал и говорю: «Сделаем так. Подгоним лошадей к мосту, а выйдет момент — и галопом на ту сторону погоним».
Ждем. Лошади плотным косяком стоят, ребята поели, сидят сонные, носом клюют. И не заругаешься, редко солдату сна вдоволь перепадает, вот он и подбирает, где можно, крохами.
Было уже за полдень. Колонна все шла и шла на закат и вдруг оборвалась. Только санбатовский, фургон проскочит или мотоцикл. Побежал я к часовому у моста. С сержантом я еще утром договорился, но все равно разрешение нужно. «Черт с тобой, гони своих чесоточных!» Только он рукой махнул, мы и погнали табун, кнутами щелкаем, свистим. Но лошадь на войне больше всего мостов не любит. Где их косит, так это там. Бедные лошади... у них этот страх уже в крови. Мы орем, надрываемся, кнутами хлещем, а лошади сбились в кучу, дрожат, будто волка почуяли, топочут возле моста, а на мост не идут. Тут еще сержант перепугался и весь, какой у русских есть мат, на наши головы вылил.
Только мы с трудом загнали передних лошадей на мост, показался немецкий самолет. Пролетел над нами, тень прошла, мы головы вжали, потом развернулся и пошел из пулемета бить, бомбы бросать. Хорошо, тот парень, что впереди, бойкий оказался, рванул на своей лошади на тот берег, и весь табун с ржанием понесся следом.
Не до самолета! Какой там самолет! Знай коней нахлестываем. Ведь не пять-шесть голов — вся тягловая сила полка! Голова табуна уже на том берегу, а хвост еще на этом. Тут упала бомба и снесла боковину моста. Сам проезд целый остался, а вот коней двадцать встали и стоят, страх все четыре ноги путами стянул. Половина уже на том берегу — во все стороны разбегаются, а эти с моста ни шагу.
В это самое время с той стороны въехали на мост два мотоцикла. За ними — четыре машины. Солдат на мотоцикле автоматом машет: «Что за цирк! Освободи мост!» А я от злости сам на него ору: «Дай дорогу!» Начали друг друга крыть, сразу до дедов-прадедов дошли. Еще и тот сержант мне в стремя вцепился, чуть не плачет: «Гони обратно! Начальство какое-то! Полетят наши головы!» Раз так вышло, у меня самого упрямства хватит. Головы оторвут или прямо здесь на мосту застрелят — все равно, знай плетью машу. Две лошади от давки в воду свалились. Остальные, видать, поняли, что другого пути нет,— кинулись вперед. Солдат на мотоцикле, который на меня орал, еле в сторону успел отпрыгнуть, мотоцикл у него перевернулся, второй на ограду моста вскарабкался. «Не оглядывайся, скачи!» — крикнул я напарнику, тут кто-то схватил мою лошадь под уздцы и стащил меня с седла.
Смотрю, молодой такой полковник, за шиворот сгреб, съесть меня готов: «Кто такой? Документы!»
Слушатели затаив дыхание смотрели на старика Саляха, кто-то хлопнул себя по бедру:
— Ну, влип старик!
На него тут же зашикали. Старик воспользовался заминкой и набил трубку.
— А потом... дальше? — заторопили его, недовольные задержкой.
— Дальше? Дальше душа в пятки ушла. Гляжу, за теми четырьмя еще с десяток машин показалось. За то, что движению войск помешал, могут и расстрелять. Очень просто. И никому не пожалуешься. Не успел я даже красноармейскую книжку и документы на лошадей достать, полковник обернулся к стоявшему рядом лейтенанту и рявкнул: «Арестовать!» Но тут вышел из машины еще один и сказал: «Отставить!» Два солдата уже схватили было меня с двух сторон, но сразу, будто змея их ужалила, отдернули руки и отскочили. Меня холодный пот прошиб: какой-то очень большой начальник. «Виноват, говорю, товарищ генерал». А он усмехнулся строго и поправил: «Маршал».
— Ух ты* — крикнули оттуда, где сидели мальчишки.— Сам Жуков, что ли?
— Сам. Я его не сразу, но узнал. В газетах портрет видел.
— Ну, врет старик! Жуков! И глазом не моргнет! — рассмеялся кто-то.
— Ты вот что скажи,— крикнул другой,— я три года на передовой был, а не то что Жукова или другого какого маршала, и генерала-то раза два всего видел.
— Эй, не шумите-ка! У вас так было, а у Саляха-агая этак вышло.
Старик, будто и не слышал, сунул трубку в карман гимнастерки и стал рассказывать дальше.
— Нет, бушевать не стал, расспросил, в чем дело. Я уже очнулся, что и как — все толком объяснил. Маршал постоял, подумал и... достал из кармана золотой портсигар.
Старик помолчал, и все молчали, каждый вдруг увидел этот портсигар перед собой.
— Большой портсигар, красивый. Гул всплеснулся над ночным двором:
— Я же говорю: врет старик!
— Ай-хай, а не ошибаешься, Саляхетдин-агай? Больно нравом зол да крут, говорят про маршала Жукова,— засомневался еще один фронтовик.
— Говорю же —заливает! Старик, кажется, немного обиделся.
— Что я, у Жукова воевал и Жукова не знаю? — строго сказал он.— Крут! Много вы понимаете.
— Не слушай ты их, рассказывай! — сказала одна женщина.
— Рассказывать, говоришь... А на чем я остановился?
— Маршал портсигар открыл.
— Да, щелкнул портсигаром и мне протягивает: закури. А я стою ни жив ни мертв, где уж сказать, что не курю! Рука онемела, а сам не знаю, шутит или нет. Он увидел это и говорит: «Бери, бери». Ну, пронесло, думаю, протянул руку и сам не заметил, как брякнул: «Спасибо, товарищ маршал! Раз такое дело, возьму две». Те, кто вокруг стоял, как от полыни поморщились, один даже тихонько сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51