Но вскоре в сенцах опять зашаркали, заскрипели дверные петли, в хату потянуло холодком, и послышались чьи-то тяжелые шаги.
— Проваливай! — послышался тот же хриплый голос из угла.— Да некуда ж!
— Ничего, где-нибудь приютимся,— раздался уверенный басок.
— Я вот те приючусь!
— Но-но, паря! Обогрелся, так помалкивай. Хозяин выискался.
— Не дадут спать,— ворчал хриплый голос.— Закрыть дверь надо, а то до утра шастать будут.
Через минуту щелкнул засов. Новые солдаты долго отыскивали себе место. Кто-то ругался спросонья, кто-то ворчал, сопел недовольно. Наконец и эти угомонились. Антип Никанорович не вмешивался — разберутся сами. В захмелевшем мозгу помалу ворочались приятные, неопределенные думки, по телу растекалась вялость. Его одолевал сон.
Раздался новый стук, и дверь дернули. Никто не отозвался. Стук повторился, настойчивый, требовательный. И опять все промолчали. Через минуту постучали в окно, и хриплый голос взорвался:
— Ну, паразит, я ему сейчас настукаю!
Сон отступил от Антипа Никаноровича, и он поднялся с лежанки, почуяв в этом стуке в окно что-то знакомое.
— Погодь, погодь,— остановил он солдата с хриплым голосом, готового выйти во двор, и придвинулся к окну.
В темной фигуре, сутулившейся под дождем, он узнал Савелия.
Солдаты еще затемно попили чаю, перекусили остатками со вчерашнего стола и укатили в направлении Гомеля.
К городу стягивались войска. Немцы укрепились на правом берегу Сожа, на высоком холме, и выбить их оттуда было нелегко. Антип Никанорович знал это и, провожая солдат с тоскливым чувством, почему-то боялся заглянуть им в глаза. Только прощаясь с кавказцем, глянул на него и охнул от неожиданности: что-то болезненное и щемящее толкнуло изнутри. Лицо кавказца было бледным и сосредоточенным, глаза отчужденные, как неживые, а на губах — улыбка.
«Господи! Неужто чует смерть свою?» — подумал Ан-тип Никанорович и не выдержал — обнял так быстро полюбившегося ему хевсура.
Проводив солдат за ворота, вернулся в хату. Ксюша уже возилась у печки, Прося чистила бульбу, срезая кожуру тонкими вьющимися стружками. Проснулся Тимофей, слез с печки и, постукивая своей деревяшкой, подался прямехонько к ведру с водой промочить горло. Потом он ополоснул лицо, вытерся полотняным рушником и только тогда огляделся и спросил:
— Ушли?
— Подались, голуби,— отозвалась Прося и заговорщицки подмигнула Ксюше.
Тимофей взглянул на батьку, на Просю, потом долго вглядывался в Ксюшу, румяную от тепла печки, веселую, с загадочной улыбкой на губах, и наконец спросил:
— Что-то не узнать тебя, Ксюш. Ни дать ни взять — на выданье.
— А чего ж, и на выданье! — рассмеялась Ксюша и проворно заработала ухватом в печи.
Прося хохотнула вслед за Ксюшей, а Антип Никанорович крякнул и вытянул из-за печи продолговатый ящик с инструментом.
— Что это с вами сегодня?—Тимофей пожал плечами и еще раз оглядел всех по очереди.
— Да Савелий пришел! — не выдержала Прося.
— Когда?!—Тимофей вскочил с табуретки и заковылял в горницу.
— Поднимай, пора уже! — крикнула вдогонку Ксюша. Вчера Антип Никанорович не стал будить Тимофея, да и с Савелием не поговорил толком. Узнав зятя, он открыл ему и, ступая между спящими солдатами, провел к своей лежанке. Зашептали было на радостях, но чей-то сонный голос взмолился: «Поимейте совесть! Дайте спать!» Посмеялись своему странному положению в собственной хате, и Савелий подался в спальню.
...За садом выглянуло неяркое осеннее солнце и осветило трехстен. Но и этот бледный свет казался сегодня праздничным. Откровенной радостью блестели глаза Ксюши, улыбались Тимофей и Прося, Артемка вертелся возле батьки, мешая ему бриться, только Максимка с завистью поглядывал на своего счастливого друга и сиротливо жался к теплой печке.
— Значит, на побывку отпустили. А потом куда? — спросил Тимофей, продолжая начатый еще в спальне разговор.
— В Городню, на курсы лейтенантов. Так что буду наведываться.— Савелий потрогал выбритую щеку тыльной стороной ладони и взялся за помазок.— Курсы шестимесячные, до самой весны... Эх, бритва добрая, батя!
— Чистый булат! — сказал Антип Никанорович с гордостью.— Да ты ж знаешь, ишо с первой мировой привез.
— Послезавтра надо быть на месте,— продолжал Савелий.— Еще и сам толком не знаю, куда, к кому явиться. Курсы только открываются. Ну, а у вас что нового?
— Что у нас,— вздохнул Тимофей.— Видел, все погорело? Детей негде учить. Яков — за председателя, еще не выбирали, но выберем, больше некого. Он мужик толковый, потянет. После обеда собираюсь в Зябровку насчет школы. На всю округу одна Зябровка и уцелела, там сейчас белорусское правительство. Они вслед за фронтом продвигаются, налаживают хозяйство. По нынешним временам надо торопиться, иначе взыграет голодуха. Что еще... Вот пропали мужики и бабы, которые в лес не ушли, остались сторожить свое барахло. Дядька твой Макар тоже пропал.
— Невесело,— вздохнул Савелий, вытер остатки мыла с подбородка и поднялся.
Антип Никанорович хотел полить Савелию, но Ксюша, ревниво замахав руками, опередила батьку, будто у нее хотели отнять что-то очень дорогое, принадлежавшее ей одной.
Антип Никанорович понимающе улыбнулся и сел на прежнее место.
Позавтракав, Савелий заторопился к своему партизанскому комиссару Якову Илину, а Антип Никанорович достал треугольный напильник и принялся точить пилу.
Савелий вернулся после полудня, переоделся и вышел в сад. Антип Никанорович успел уже собрать раскиданные по саду бревна и уложить с помощью Тимофея нижний венец.
— Тимофей в Зябровку ушел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177