Женщины ночью одели покойницу, расчесали ее густые
рыжеватые волосы, но лицо было сведено гримасой боли, страха, и от этого она казалась постаревшей, не похожей на ту хохотушку Корину, какой ее знали
раньше.Мать еще как-то держалась, когда умершую привезла домой. Но потом силы оставили женщину, она будто в забытьи сидела на диване, безучастная ко всему, кроме своего горя и отчаяния. Оставить тетушку Лолу одну Антонио не мог.
Он видел из окна, как уходили из дому Лаура и Джованни, но не окликнул их. Хоть в это утро они ничего не должны знать. И соседи, словно по уговору, попрятались, чтобы молодые ушли, не зная о смерти Корины. Кто мог предположить, что все так трагически кончится? Ведь они накануне обсуждали, кого пригласить на скромную свадьбу. Дети еще ничего не знают. И нужно сделать так, чтобы не вернулись именно тогда, когда их подругу повезут на кладбище.
Похороны в день свадьбы! Это уж слишком... Может, встретить их на улице, уговорить? Пусть устроят праздничный обед в ресторане. Праздничный?! Даже если бы Элио с женой пошли, то не смогут они притворяться, да и он сам... Бедняжку Корину он знал ребенком, когда она играла с Лаурой. Почему-то вспомнилось, как девочки ходили в театр марионеток. Антонио ждал на улице, пока они сидели в «Аль Торкво»,— билет купила Корина. Потом подружки без умолку тараторили о деревянном мальчике Пиноккио и Маль-вине, красивой девочке с голубыми волосами. Кончилось тем, что обе — и Лаура, и Корина — вымыли и себе
головы синькой...Девчонки... девчонки... Думал ли он, что так скоро и так страшно уйдет из жизни веселая, озорная Корина?.. О мадонна, будь милостива хоть к Лауре... Дай ей немного счастья, совсем немного — работу Джованни,
семью, детей...Старик так задумался, что не услышал, когда пришли Стелла и Элио.
— Я принесла кофе,— сказала Стелла, наливая чашечки.— Подкрепитесь, синьор Антонио. Надо заставить выпить тетушку Лолу, пусть съест хоть ложечку паленты.
Антонио молча проглотил кофе, показавшийся без-вкусным. А тетушка Лола ничего не хотела ни пить, ни есть. Забота соседей вызвала у нее новый приступ ры-
даний. Художник синьор Поджио вошел в комнату и положил в ногах покойной несколько белых гвоздик.
— Нелепо... нелепо...— пробормотал он и встал у ее изголовья.
— Все нелепо. От начала до конца,— негромко сказал Элио.— Разве не безумие, что здоровый молодой мужчина сидит без дела? Эти руки сколько могли бы принести пользы! Но они никому не нужны. Мы никому не нужны.
Стелла чуть ли не силой заставила тетушку Лолу . сделать несколько глотков из чашки.
— Малышка играет с нашими ребятами,— успокаивающе сказала Стелла. Она обернулась к художнику и неуверенно проговорила: — Вот если б Элио уехал в Америку. Там люди как-то устраиваются.
Антонио сокрушенно покачал головой:
— Мой Филиппо уже устроился. Ни слуху ни духу. Кто знает, жив ли еще?
— Мне незачем ехать! — угрюмо Произнес Элио.— Я здесь родился. Здесь буду жить, уж как получится. А пресмыкаться перед кем-то...
Совершенно неожиданно, как-то противоестественно на лестнице раздался смех Лауры и Джованни.
Элио умолк. Антонио тяжело поднялся, беспомощно оглянулся по сторонам. Никак он не предполагал, что молодые так скоро вернутся.
— Тетушка Лола! Тетушка Лола,, вы дома? — слышался уже в крохотной прихожей голос Лауры.— К вам первой...— Она вошла, и застыли слова на губах. Вскинув руки, Лаура остановилась, словно с разбегу ударилась о стену. Сдавленный крик вырвался из ее груди.
Джованни хотел ее удержать, но она бросилась к Корине, припала к ней, целуя ее лицо, волосы, прижимаясь щекой к ее холодной щеке.
— Кари, моя Кари!.. Открой глаза, Кари... Джованни схватил ее за плечи, умоляя успокоиться.
Но Лаура ничего не слышала, обернулась к тетушке Лоле, упала возле нее на колени и, уткнувшись в ее фартук, заплакала.
— Это невозможно... Их убивать надо, подонков, что травят детей,— сжав кулаки, бормотал Элио.— Все это деньги!.. Им мало... все мало... Надо наживаться еще й на этом. Будь, они прокляты, подлые! Будь прокляты!
Джованни стоял бледный, с трясущимися руками. Вот оно — то, что не давало покоя с тех самых пор, как позвал его с собой Агостино. Не позволял себе думать о Корине, Марко, о площади Навоны, а оно все было в нем с той самой минуты, когда увидел возле стен их, обреченных, укрытых тряпьем.
— Элио, замолчи! Элио, не время! — Стелла подошла к мужу, пытаясь его успокоить.
— Тебе всегда — не время!
— После демонстрации месяц отлеживался. Супруги, перешли к своей обычной манере, разговора, но их остановил художник.
— Ну, идите, дети,— сказал Антонио и, обращаясь к Джованни, добавил: — Уведи ее, потом вас позовут... Я сейчас тоже спущусь...
— И мы пойдем, займемся делами...— Элио недоговорил, чем они. с художником намерены заняться. Но и так было понятно, какого рода хлопоты им предстоит.
Джованни увел плачущую Лауру. Он был растерян, потрясен, не знал, что сказать, что делать. Одно было ясно: работать с Агостино он не сможет. Все доводы, которыми пытался себя оправдать, казались теперь бессмысленными. За счет чужих жизней... Теперь, когда он все увидел... Не сможет. Нет, не сможет. Лаура, если когда-нибудь узнает, не простит! Как бы он ни старался— узнает...
А дальше? Что делать дальше? Назад дороги нет. А впереди... Начинать жизнь с любимой женщиной, обманывая ее, жить с ней, будучи и по закону, и по-человечески— преступником? Ложиться с ней в постель, слушать ее нежные слова, ее признания и знать: не тебе они адресованы, а тому, прежнему Джованни? Его она любит, ему отдает свое сердце, но не тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58