Елка есть хорошая...
— А дуб? — спросил Япык.
— Дуб-то?.. Да как вам сказать... Мы с Силантьевым смотрели одну делянку. Ничего дубок...
— Ну, я тебе верю, Митрофан Митрич.
— Специально для тебя оставил, — тихо, как бы между прочим, сказал лесничий.— Осенью тут шныряли люди с Волги, но я им не дал. Почему посторонним давать? А ты человек свой.
— Да, свой,— подтвердил Япык серьезно.
— Я тоже так рассуждал: зачем тут чужие будут, если у нас есть и свои?
— Спасибо тебе за это, Митрич, — сказал Япык благодарно, а сам подумал: «Хитрый лесничий». А мысли его уже бежали дальше: сколько дать? Дашь мало, обидится, тебе хуже сделает — это они могут, лесничие.
А он знает толк в этих делах.— И вдруг Митрич странно усмехнулся, будто вспомнил что-то.— Толк-то знает,— сказал он,— а вот на мишку идти испугался, руками замахал, лицом побелел: нет, нет, и не говори лучше!.. Ну да что,— опять буднично, просто и приветливо сказал Митрич, поглаживая особенно красный в свете лампы клин бороды,— слабак.
— Да они только в управлениях своих сильны,— значительно подтвердил Япык. — Куда им на медведей, на зайцев-то не могут. Это ведь дело нешуточное — медведь или волк...
— Ну, кто на волков ходил, тому медведь не страшен,— ввернул Митрич.
— Да, волки, может, пострашней будут, чем медведь в берлоге,— сказал Япык важно.— Особенно если стая волков. Тут надо крепкие нервы иметь.
— И крепкую руку.
— Да, да, крепкую руку.— И Япык, сжав пальцы в кулак, слегка пристукнул по столу. Глаза Япыка уже горели искренним, наивным самодовольством, и Митрич с удивлением увидел, как беззащитна душа этого хитрого Япыка перед лукавой лестью. И, налив в рюмки, он сказал:
— Надо выпить за настоящих охотников.
— Выпьем, Митрофан Митриевич.
— И пусть поможет им бог.
— Бог-то бог, сам будь не плох, а?
— Ваша правда, Япык Тымапиевич. Это вы очень верно сказали, очень верно.
И опять было лестно Япыку слушать о себе такие слова.
Выпили и вновь заговорили о лесе, о том, в какой цене он, как хорошо в прошлую путину Губин и Булыгин продали деловой пиловочник. Ну что такое сосна рядом с дуБОМ? Нет, об этом и говорить не стоит. А на Япыковой делянке такой дуб, какого на всей Кокшаге нет. Не думал ли еще Япык Тымапиевич поставить лесопилку?
— Не только думал... Я, Митрофан Митриевич, про завод думаю. Так вот.

— Такому лесу хозяин нужен хороший...
А когда ехали обратно, опять говорили про волков и медведей, и Митрич с тонким сомнением, как бы между делом, спросил:
— Может, берлогу посмотришь, Япык Тымапиевич?
Или...
— А где она?
— Да тут недалеко.
— Тогда какой разговор! Давай, правь на берлогу, посмотрим.
Берлога была в сосновом бору, почти на самом спуске ь глухой, темный от ельника овраг.
— Вон там, где валежина,— сказал почти шепотом лесничий.
До приметной валежины, на которую указал Митрич, было еще сажен сто, не меньше, и Япык загорелся желанием подойти ближе, поглядеть, в самом ли деле там.
— Там, там лежит! — увидел Митрич.— Чего теперь идти, уже и темнеть стало. Завтра.
Да, уже и в самом деле начинало темнеть. Япык огляделся. Ровная, тусклая белизна нетронутого снега, а из него — темные, прямые стволы корабельных сосен, на которых как будто держится этот плотный, зеленый, в круглых шапках снега свод над землей. И такая глубокая, спокойная тишина лежала под этим сводом, что у Япыка зашумела кровь в ушах, и почудилось даже, что он слышит могучее дыхание спящего в берлоге медведя. И легкий холод пробежал у него под шубой...
Митрич, точно почувствовав состояние Япыка, разбил тишину веселым, беззаботным голосом:
— А неплохое местечко мишка выбрал, неплохое. Но подход хороший, лучше не бывает.— И, поймав расслабленную улыбку Япыка, добавил: — А не попробовать ли мне с вами завтра, Япык Тымапиевич?
И этот веселый голос лесничего как будто вернул Япыку силы, да и бор уже не казался таким дремотно-угрюмым, да й тишины не было, и Япык, словно бодря сам
Япык довольно хохотнул и стал разворачиваться на широких лыжах, переступая.
По своей лыжне они вернулись к дороге, где стояла привязанная к сосне лошадь, сели в кошевку, укутались поплотней и поехали на кордон. И ни по дороге, ни в доме за самоваром уже не вспоминали, не говорили про охоту. А попив чаю, поговорив о лесе, вспомнив торги и посмеявшись немножко над Губиным, как он бесполезно ярился, воздевая руки и тряся головой, ушли к Митричу, в маленькую комнатку, где стоял письменный стол, а на стене висело тонкое, с пистолетной ложей, кавказское ружье.
Митрич ключиком отпер ящик в столе, достал вчетверо сложенную бумагу и, бросив на пыльную дубовую столешницу, сказал:
— Вот.
Япык осторожно развернул захрустевшую бумагу, поднес к лампе и несколько раз с непроницаемо спокойным лицом перечитал каждое слово. Потом поднял бумагу, отстранился и быстро глянул сквозь нее на лампу.
Да, все было верно и законно. И сама бумага со светящимися внутри ее большими двуглавыми грозными орлами, и то, что было на ней написано, и печать — большая, круглая, четкая, и подпись, которую легко можно было разобрать: Главный начальник Губернского Казанского Управления земледелия и государственных имуществ действительный статский советник — и четким бисером посреди страницы через круглую печать — Чернявский.
Верно было все и законно.
И положа обратно коробом вставшую бумагу, Япык медленно просунул свою толстую руку во внутренний карман пиджака, что-то пошевелил там, подвигал рукой, косо поглядел на занавешенное окно и осторожно, точно все еще колеблясь, извлек и положил на пыльную дубовую столешницу три пачки накрест перехлестнутых бумажными лентами денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99