ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
— Да уж больно худ он у вас что-то, а?
Бледное лицо Овычи тронулось алыми пятнами, она прикрыла рукой грудь.
— Да сама-то ты, как худая липа,— безжалостно продолжал Каврий с улыбкой,— а куропатки твои и вовсе худы, ха-ха... Так недолго и ребенка уморить.
— Была бы у нас корова,— начал опять Очандр.
— Корова! О корове размечтался! Подумал бы сначала о жилье для себя.— Каврий обвел глазами стены избы.— Я ведь пустил тебя на время, ты об этом не забывай. Или ты, может, этот дом намерился купить у меня?
Очандр промолчал.
— Ну вот то-то и оно. А мне дом надо продавать к весне.
Каврий поднялся, надел малахай и в нем стал особенно грозен — глаза жестко блестели из-под лисьего меха. Сказал, берясь за дверную скобу:
— А за молоком приходите, ладно, так и быть. Каврий ушел. Но то, что сказал он о доме, осталось как
бы посередке избы — не обойти, с дороги не убрать, в глаза не видно, а забыть никак нельзя. Это было теперь для Очандра и Овычи самое страшное на свете — остаться без
крыши над головой. Но находилось и утешение покрыто крепким соль и сахар, за мыло для Йывана. Да и много чего другого требовалось на каждый день жизни. Когда в заветном узелке оставалось совсем мало, собрался Очандр в лес на Кокшагу.
Овыча проводила его по дороге за поле. День был тихий, серый, ровно и густо несло по слабому ветерку снег, лес впереди синел невнятным валом.
— Ну, дальше не ходи, устанешь, — сказал Очандр. Они постояли молча в одиночестве среди печальных
снегов.
— Как-нибудь вы тут живите,— пробормотал Очандр, а грудь его так и стискивала печаль прощания, он готов был вернуться в деревню, скажи Овыча хоть слово. Но Овыча согласно кивнула, поспешно припала к Очандру на грудь.
Где-то далеко в летящем снеге пробился вдруг веселый звук бубенчика.
— Весной приду,— сказал Очандр, прижимаясь губами к мокрому от снега шарпану на голове жены.
— Приходи,— сказала она, отстраняясь. Потом, словно ее уколола мысль об оставленном в зыбке Йыване, повернулась и почти побежала к мутно темневшим сквозь снег домам.
Очандр посмотрел ей вслед, закинул за спину котомку и отправился навстречу все нарастающему звону бубенчика. Наконец на дороге показалась идущая рысью лошадь. Очандр, отступив в сторону, провалился в снег по колено. И тотчас мелькнул потный бок лошади, легкие санки, в которых сидели двое — Каврий и урядник в башлыке, под которым виднелась шапка с казенной бляшкой.
По санному следу ступать было легко, и Очандр двинулся в сторону леса. Дорога ему предстояла дальняя, но он хорошо знал, куда идет и зачем, и потому на душе у него мало-помалу сделалось легко и свободно. Вскоре Очандр потерялся в ровно и густо летящем снеге.
— Не придет Очандр, правда?..— спросила Овыча, надеясь в душе, что Стапани ошиблась в известии.
— Не знаю, спроси у Атлаша сама.
— Ладно, я приду...
Когда гостья ушла, Овыча развязала узелок и пересыпала на ладонь щепотку серебряных монет. Она даже не считала, сколько тут денег. Один вид этих монеток, которые послал ей Очандр, радовал ее, и она, бренча над лежащим в зыбке сыном, лепетала ту милую немногословную песню, какую должен был, по ее разумению, понять Йыван. Потом, дав сыну нажеванный и завернутый в тряпочку хлеб, она побежала к Стапани. Стапани жила в своем доме через дорогу. Дом у нее был не лучше того, в котором жила и Овыча, но одно то, что он был свой, делало его как бы крепче и краше. Даже соломенная крыша казалась плотней и новей, и стекла в окошках блестели ярче, да и первая травка перед крыльцом была гуще и зеленей. А сам Атлаш сидел на крылечке,, на припеке яркого весеннего солнца, без рубахи, и его грудь была как старая корзина — так выпирали из-под кожи все кости и ребра. Неужели все такими возвращаются из леса? Неужели и ее Очандр придет такой же худой?..
— Здравствуй, Атлаш,— сказала Овыча, останавливаясь поодаль.
— Здравствуй,— ответил тот важно, точно купец какой. И поскольку Овыча от этого тона вовсе не смутилась и молчала, он спросил: — Ну, ты деньги получила?
— Да, получила, спасибо тебе, что принес— Она помедлила.— А сказать Очандр ничего не велел?..
Атлаш покашлял, точно был недоволен вопросом. И в самом деле, до чего в деревне неразумные бабы! Если бы велел, неужели бы он, Атлаш, не сказал? Да и какие такие слова может передать лесоруб домой? Атлаш вот уже пятнадцать лет из своих тридцати ходит в лес, а что бы он мог передать с чужим человеком для Стапани, кроме разве денег? Право, до чего неразумные бабы. Да разве деньги не могут заменить любые слова? Если бы так, зачем тогда и в лес ходить?..
Но Овыча стоит и ждет, как побитая, и Атлаш говорит ворчливо:
— Твой Очандр нанялся к купцу Булыгину гнать плот
— Не придет Очандр, правда?..— спросила Овыча, надеясь в душе, что Стапани ошиблась в известии.
— Не знаю, спроси у Атлаша сама.
— Ладно, я приду...
Когда гостья ушла, Овыча развязала узелок и пересыпала на ладонь щепотку серебряных монет. Она даже не считала, сколько тут денег. Один вид этих монеток, которые послал ей Очандр, радовал ее, и она, бренча над лежащим в зыбке сыном, лепетала ту милую немногословную песню, какую должен был, по ее разумению, понять Йыван. Потом, дав сыну нажеванный и завернутый в тряпочку хлеб, она побежала к Стапани. Стапани жила в своем доме через дорогу. Дом у нее был не лучше того, в котором жила и Овыча, но одно то, что он был свой, делало его как бы крепче и краше. Даже соломенная крыша казалась плотней и новей, и стекла в окошках блестели ярче, да и первая травка перед крыльцом была гуще и зеленей. А сам Атлаш сидел на крылечке,, на припеке яркого весеннего солнца, без рубахи, и его грудь была как старая корзина — так выпирали из-под кожи все кости и ребра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Бледное лицо Овычи тронулось алыми пятнами, она прикрыла рукой грудь.
— Да сама-то ты, как худая липа,— безжалостно продолжал Каврий с улыбкой,— а куропатки твои и вовсе худы, ха-ха... Так недолго и ребенка уморить.
— Была бы у нас корова,— начал опять Очандр.
— Корова! О корове размечтался! Подумал бы сначала о жилье для себя.— Каврий обвел глазами стены избы.— Я ведь пустил тебя на время, ты об этом не забывай. Или ты, может, этот дом намерился купить у меня?
Очандр промолчал.
— Ну вот то-то и оно. А мне дом надо продавать к весне.
Каврий поднялся, надел малахай и в нем стал особенно грозен — глаза жестко блестели из-под лисьего меха. Сказал, берясь за дверную скобу:
— А за молоком приходите, ладно, так и быть. Каврий ушел. Но то, что сказал он о доме, осталось как
бы посередке избы — не обойти, с дороги не убрать, в глаза не видно, а забыть никак нельзя. Это было теперь для Очандра и Овычи самое страшное на свете — остаться без
крыши над головой. Но находилось и утешение покрыто крепким соль и сахар, за мыло для Йывана. Да и много чего другого требовалось на каждый день жизни. Когда в заветном узелке оставалось совсем мало, собрался Очандр в лес на Кокшагу.
Овыча проводила его по дороге за поле. День был тихий, серый, ровно и густо несло по слабому ветерку снег, лес впереди синел невнятным валом.
— Ну, дальше не ходи, устанешь, — сказал Очандр. Они постояли молча в одиночестве среди печальных
снегов.
— Как-нибудь вы тут живите,— пробормотал Очандр, а грудь его так и стискивала печаль прощания, он готов был вернуться в деревню, скажи Овыча хоть слово. Но Овыча согласно кивнула, поспешно припала к Очандру на грудь.
Где-то далеко в летящем снеге пробился вдруг веселый звук бубенчика.
— Весной приду,— сказал Очандр, прижимаясь губами к мокрому от снега шарпану на голове жены.
— Приходи,— сказала она, отстраняясь. Потом, словно ее уколола мысль об оставленном в зыбке Йыване, повернулась и почти побежала к мутно темневшим сквозь снег домам.
Очандр посмотрел ей вслед, закинул за спину котомку и отправился навстречу все нарастающему звону бубенчика. Наконец на дороге показалась идущая рысью лошадь. Очандр, отступив в сторону, провалился в снег по колено. И тотчас мелькнул потный бок лошади, легкие санки, в которых сидели двое — Каврий и урядник в башлыке, под которым виднелась шапка с казенной бляшкой.
По санному следу ступать было легко, и Очандр двинулся в сторону леса. Дорога ему предстояла дальняя, но он хорошо знал, куда идет и зачем, и потому на душе у него мало-помалу сделалось легко и свободно. Вскоре Очандр потерялся в ровно и густо летящем снеге.
— Не придет Очандр, правда?..— спросила Овыча, надеясь в душе, что Стапани ошиблась в известии.
— Не знаю, спроси у Атлаша сама.
— Ладно, я приду...
Когда гостья ушла, Овыча развязала узелок и пересыпала на ладонь щепотку серебряных монет. Она даже не считала, сколько тут денег. Один вид этих монеток, которые послал ей Очандр, радовал ее, и она, бренча над лежащим в зыбке сыном, лепетала ту милую немногословную песню, какую должен был, по ее разумению, понять Йыван. Потом, дав сыну нажеванный и завернутый в тряпочку хлеб, она побежала к Стапани. Стапани жила в своем доме через дорогу. Дом у нее был не лучше того, в котором жила и Овыча, но одно то, что он был свой, делало его как бы крепче и краше. Даже соломенная крыша казалась плотней и новей, и стекла в окошках блестели ярче, да и первая травка перед крыльцом была гуще и зеленей. А сам Атлаш сидел на крылечке,, на припеке яркого весеннего солнца, без рубахи, и его грудь была как старая корзина — так выпирали из-под кожи все кости и ребра. Неужели все такими возвращаются из леса? Неужели и ее Очандр придет такой же худой?..
— Здравствуй, Атлаш,— сказала Овыча, останавливаясь поодаль.
— Здравствуй,— ответил тот важно, точно купец какой. И поскольку Овыча от этого тона вовсе не смутилась и молчала, он спросил: — Ну, ты деньги получила?
— Да, получила, спасибо тебе, что принес— Она помедлила.— А сказать Очандр ничего не велел?..
Атлаш покашлял, точно был недоволен вопросом. И в самом деле, до чего в деревне неразумные бабы! Если бы велел, неужели бы он, Атлаш, не сказал? Да и какие такие слова может передать лесоруб домой? Атлаш вот уже пятнадцать лет из своих тридцати ходит в лес, а что бы он мог передать с чужим человеком для Стапани, кроме разве денег? Право, до чего неразумные бабы. Да разве деньги не могут заменить любые слова? Если бы так, зачем тогда и в лес ходить?..
Но Овыча стоит и ждет, как побитая, и Атлаш говорит ворчливо:
— Твой Очандр нанялся к купцу Булыгину гнать плот
— Не придет Очандр, правда?..— спросила Овыча, надеясь в душе, что Стапани ошиблась в известии.
— Не знаю, спроси у Атлаша сама.
— Ладно, я приду...
Когда гостья ушла, Овыча развязала узелок и пересыпала на ладонь щепотку серебряных монет. Она даже не считала, сколько тут денег. Один вид этих монеток, которые послал ей Очандр, радовал ее, и она, бренча над лежащим в зыбке сыном, лепетала ту милую немногословную песню, какую должен был, по ее разумению, понять Йыван. Потом, дав сыну нажеванный и завернутый в тряпочку хлеб, она побежала к Стапани. Стапани жила в своем доме через дорогу. Дом у нее был не лучше того, в котором жила и Овыча, но одно то, что он был свой, делало его как бы крепче и краше. Даже соломенная крыша казалась плотней и новей, и стекла в окошках блестели ярче, да и первая травка перед крыльцом была гуще и зеленей. А сам Атлаш сидел на крылечке,, на припеке яркого весеннего солнца, без рубахи, и его грудь была как старая корзина — так выпирали из-под кожи все кости и ребра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99