Вот и наш ребенок родился, а на другой день умер старик Чо-пой. Хороший мастер был лапти плести. Его род по сей день на нас косится. Смерть в одной семье приносит радость другой, а рождение в одной — горе для другой семьР1. Поэтому грызутся сельчане все время, нет среди них мира. А женщины тут во внимание не берутся. Но рождение девочки приносит лишь горе. Вот у нас их пятеро, да какова от них польза? Земли на них не дают, в бор они не ходят. Слава богу, последнего бог сына послал.
— А почему же мужчин не делается больше ста? — хочется узнать Йывану.
— Говорю же, прокляла Овда1. Я сама-то ее не видела. Знаю лишь по рассказам людей,— многозначительно вздохнула старуха.— Она мало чем отличается от человека. Людям она чаще предстает в образе женщины. На вид не так она страшна, как другие нечистые силы. Говорят, среди них есть такие красивые девушки, что просто диву даешься. Но все равно их можно отличить от людей: ступни ног выворочены назад, а груди огромные. Овда их перекидывает через плечи, ей так ходить удобнее, впереди не мешают. Руки у нее тоже как руки, только пальцы длинные. Это — чтобы она хорошо могла щекотать человека. Встретит Овда в лесу человека и начнет щекотать. А тому, бедному, и страшно, да хохот берет. Да такой, что и остановиться не может. Вот так хохотом своим захлебнется и умрет. А Овда вдоволь насмеется да и пошла дальше. Но какая она ни сильная да ни хитрая, но и ее можно одолеть. Как? А вот как. Есть у Овды одно слабое место: под мышками у нее дыра. Стоит только задеть эту дыру, тут же выбьется она из сил, делай с ней, что хочешь. Отпустишь — снова начнет щекотать да смеяться. Вот какая она, Овда. Но марийцев этой местности Овда никогда не трогала прежде. И они не сердили ее, всегда старались угодить ей. Если Овда проклянет, вся деревня пострадает: или сгорит, или мор начнет, болезнью какой-либо весь народ сметет, или урожай не уродится — голод наступит. В большом котле и угощать ее. Таким Овда всегда помогает. У тех, кто Овду угощал, и хлеба в поле вдвое были гуще, и скотина, и птица домашняя хорошо плодилась. А рабочие лошади всегда были в теле, сильные и крепкие. Помчится хозяин на таком коне — никто и не догонит. Но больше всех Овда лошадей любит. Иные рассказывают, что видели Овду в хлеву, как она их поит, кормит, гривы расчесывает. А если на хозяина сердита, всю ночь мучает коня, носится верхом, пока тот из силы не выбьется.
Говорят, кому Овда покровительствовала, те богатели, а на кого сердилась, тех доводила до нищеты. А вот в Шудымарий, как стало сто дворов, вся жизнь в деревне испортилась.
— А почему так случилось? — спросил Йыван.
— Из-за одного непутевого марийца,— ответила старуха.
— А из-за кого? — заинтересовался и Очандр.
— Говорят, из-за Унчеша. Никого он не слушался, все делал наоборот. Скажешь одно, он делает другое. До сих пор таких людей кличут Унчешами. Вот однажды в лесу была Овдиная свадьба. Три дня, три ночи эти нечистые пировали. Под барабан и волынку плясали, пели... Во время свадьбы все Овды бывают добрыми. Будь там человек, ничего с ним не сделают, даже пальцем не тронут. Вот этим решил воспользоваться Унчеш и пошел на свадьбу к Овде на даровой пир, да, видать, очень уж приглянулась ему сама невеста. Сунул палец ей под мышку и поволок. Что тут сделалось, сказать нельзя. Все Овдиное племя кинулось за ним. Отняли свою невесту, а Унчеша прогнали с проклятием. Под проклятие Овды попал не только Унчеш, но и вся деревня.
«Пусть сто ваших дворов никогда не прибавится, а сто ваших мужчин будут навеки только сотней»,— таково было их проклятие.
Вот сто марийцев сотней и остались. И деревня после этого стала называться Шудымарий. Что сделалось после этого! В ином дворе жили двое-трое братьев. Подходило время кому-то отделяться, обзаводиться своим хозяйством, да страх брал — никто не решался в деревне поднимать сруб сто первого дома. По просеке уже шла крепкая, торная ди^~, ~. ная и нахоженная. Да и по лесу тоже было много Вдруг на просеку вышел человек в заячьем обеих стен забросанные лапником и сеном нары, а у окошка - длинный в три плахи столик. Возле окошка сидад в длинном сером мыжере, низко подпоясанном ремешком.
— Карасим! — воскликнул Очандр.— А мы к тебе в Большой Шап приворачивали.
И видно было, что Карасим тоже рад встрече, рад тому, что пришел Очандр.
— Явился, пропащий! — сказал он, крепко стискивая руку Очандру. Да и сам он был высок и широк в плечах. И Йыван заметил в его добрых глазах такую же праздничную радость, что бывала у отца.
— Все собрались? — спросил отец.
— Только тебя не было, — ответил Карасим, блестя смеющимися чему-то глазами.— Пора работу начинать, вся дюжина в сборе, а Ямаш с лошадью опять! Прямо рвется в дело.
— Да и ты ведь с лошадью?
— Ага, я нынче лошадный.
— И Тойгизя здесь?
— Здесь, здесь, как же.
— Могли бы начать работу и без меня,— полушутя сказал Очандр.
— Без тебя нельзя, браток. Ты у нас счет ведешь, а без счету какая работа в лесу.
— Теперь вдвоем будем счет вести, — сказал Очандр и прижал Йывана к себе.
— Ну теперь у вас дело пойдет, за вами и сам Булы-гин не угонится!
— Да им только доверься, — задумчиво сказал Очандр, — весной на пне голышом сидеть останешься...
— Это так, так... Ну ладно, идите, а я иду дорогу поглядеть.
К зимовью от просеки вела тропа, и вскоре Очандр с Йываном увидели среди редких сосен на взгорке приземистый дом под односкатной крышей, с одним оконцем у самой земли.
— Вот здесь и будем зимовать,— сказал Очандр. Где-то в стороне, в лесу, стукал топор, потом вдруг
близко вжикнула пила.
Очандр отворил дверь и, низко нагнувшись, вошел в зимовье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99