.. Конечно, если уж какой настырный меня спросит про Альму, то я так отвечу: любовь и верность — вот что не дает скотинке уйти в небытие. Она даже мертвая продолжает охранять дом...
Мистика какая-то, подумал я. Похоже, что старая свихнулась. А может, она просто наводит тень на плетень? Ишь как хитро на меня щурится...
— Я понимаю, баба Паня, что вы меня плохо знаете и потому хитрите. Я друг Шорина и хочу ему помочь, а для этого должен забрать документы из тайника, который находится на вашем участке.
— А чем вы докажете, что друг? — спросила баба
Паня. — Предположим, что собаку я выходила, спасла. Это ладно! А вот насчет документов ничего сказать
не могу. Про то только Степанычу ведомо.
— Хорошо, вы не верите мне, но Звереву поверите? Я
— Петьке-то? Петьке поверю. Он, значитца, у Сте-паныча в любимцах ходил.
— Тогда я иду за ним.
— Иди, милок, ступай. Зверевы-то в третьем доме на нашей стороне улицы проживают.
Вышел я с участка бабы Пани без проблем: собака, повинуясь старушке, меня выпустила, Петра я застал дома, у парализованной матери.
— А, это вы? Тут опять те трое крутились, которым мы нынче утром бока намяли. Мало, видать, еще хотят!
— Я узнал кое-что новое, — сказал я. — Послушайте меня внимательно... — И рассказал Звереву про папку с документами и про то, что на Деда и двух бывших воинов-афганцев готовится засада.
Старшина не очень мне поверил, но за папкой пойти согласился. Вернувшись к бабе Пане, мы с ее помощью обследовали тот квадрат участка, где Шорин мог закопать документы, но безрезультатно. И тут меня осенило.
— А где собака? — спросил я.
— Бона сидит под черешней — это любимое ее место стало, — ответила баба Паня.
— Ну-ка, позовите ее оттуда, — попросил я. — А мы там поищем.
Собаку отозвали и привязали к дереву, а я пошел к черешне.
— Точно! Здесь тайник! Давайте копать... Собака, оказывается, сидела на тайнике, учуяв
запах хозяина, исходивший от его бумаг и дневников.
Обнаруженную папку Зверев отнес в прокуратуру, а потом мы сообщили в милицию о готовящемся нападении на Деда. Нам, конечно, никто не поверил, но тем не менее машину с патрульной группой выделили.
К Черному Аулу мы поспели к шапочному разбору. Бывшие воины-афганцы держали на прицеле пятерых обезоруженных боевиков, а на взгорке дрались Дед и Николя. Собственно, это была не драка, а избиение. Дед поднимал, за шиворот не державшегося на ногах бандита и ударом левой отправлял его в нокаут. Потом снова поднимал и снова бил. Когда подбежали милиционеры, все было кончено. Труп Николя превратился в кровавую отбивную.
— Налицо типичное превышение пределов необходимой обороны! — констатировал молоденький милиционер.
— Замолкни, сынок! — ответил ему напарник, многоопытный старший сержант. — Это же бандит из группы Османова. Его фотографии во всех отделениях висят. На нем знаешь сколько трупов?
— Тогда туда ему и дорога! — решительно сказал молодой.
Вместо послесловия
Мне очень хотелось побывать на последних заседаниях суда и услышать приговор по делу Веретенникова и его соучастников, но, как часто бывает в жизни, случай изменил мои намерения. Ранним утром следующего после описанных событий дня в пансионат «Орбита» доставили срочную телеграмму на мое имя. Из ее текста я понял, что мне необходимо как можно скорее вернуться на работу, что без меня там все дела встали. Так и отбыл я из Олыинки, не узнав об окончании истории, в которой принимал хоть и косвенное, но участие.
Каждодневная московская суета поглотила меня с головой, и о Шорине и его противниках вспомнил я только через год, когда Владимир Степанович сам пожаловал в столицу и, минуя гостиницу, остановился у меня.
Вечер, выдавшийся для отдыха, мы использовали для посещения ресторана, где под негромкую успокаивающую музыку, а также под хорошие закуску и выпивку от души наговорились.
Оказалось, что Дед прибыл в Москву разведать возможность издания своих мемуаров. К сожалению, его предложение не нашло отклика у издателей, а издать книгу за свой счет Шорин был не в состоянии.
— Понимаешь, — говорил он мне, — потребуется весьма круглая сумма на пятидесятитысячный тираж, а где мне се взять? Вот и получается, что труд мой останется невостребованным.
— Почему же обязательно издавать сразу пятьдесят тысяч? Зачем такой тираж? — спросил я. — Можно ограничиться тысячным для начала.
Постепенно наш разговор зашел о прошлом, и Дед
поведал мне следующее.
— После твоего отъезда и моего возвращения из подполья суд всерьез взялся за Веретенникова. И как он ни старался выкрутиться, ему-таки впаяли 102-ю статью, которой он боялся как огня. Но осудили его на о минимальный срок, предусмотренный этой статьей, Получил он всего восемь лет... Я позже интересовался у судьи: почему такое мягкое наказание избрано для столь матерого преступника? Знаешь, что мне ответили? «У нас имеется негласное указание — не применять высшую меру без особых на то обстоятельств». Вот ты, Севастьянович, большой человек, все и всех насквозь видишь. Скажи мне, разве Веретенников — это не «особое обстоятельство» и не «крайний случай»? Молчишь? То-то и оно!
— А что с Гришиным?
— С докторишкой-то? А ничего! Его турецкий миллионер на собственной яхте вывез к себе в Турцию. Говорят, он там руководит теперь крупным медицинским центром, куда лечиться съезжаются больные со всех стран мира...
— Значит, все было бесполезно? — спросил я.
— Не знаю, что и ответить. Во всяком случае, игорным бизнесом в наших местах теперь руководит «новый русский»...
— Кто, если не секрет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137