Но, конечно, это не так страшно, как если встретишься с ней на дороге.
По обе стороны каменная ограда, и за нею хлебные поля. Хотя почва здесь — сплошной щебень, зерно растет хорошо, если земля удобрена морским илом.
Э-э, бояться нечего, вон едет навстречу Михкель Лийва с мешками на телеге, он был в Тапурле на мельнице.
У мальчишек словно камень с сердца свалился: первый, кто встретился, мужчина с лошадью — теперь если и случится увидеть дорогой старуху Лыуку, не беда! Хороший улов теперь обеспечен.
Да и сам Михкель понимает это и кричит им издалека:
— Ого, мужики из Мяннику к морю навострились, мы с мерином сулим вам удачу!
— Да уж, вы первые нам встретились.
— Ну что ж, торопитесь, другие парни уже у причала, мы видели их. Ноо, Беляк!
Хороший человек этот Михкель Лийва. Борода длинная, рыжая, хитрые маленькие, но добрые глаза, чересчур длинные ноги на коротком туловище. И в разговоре лукав. Похваляется, что в молодые годы был матросом на яхте американского миллионера. Чего только не повидал на белом свете, кем не служил... Но разве можно верить каждому слову Михкеля, он и соврет, не дорого возьмет.
Братья шагают дальше друг подле друга.
С моря дует несильный северный ветер, везло подталкивая парней в спину. Морские птицы кричат над головой и на отдаленных островах, и летний вечер, покой нисходят на землю и воды: солнце вытягивает тени мальчишек, которые кажутся великанами, и даже отмель Безумного умеряет свой шум.
Сейчас, спустя двенадцать лет, при разыгравшемся сегодня шторме шум с отмели Безумного доносился даже сюда, до центра городка Хара, за десяток миль, в домишко звонаря Прийта, сквозь тонкие его стены.
Пауль Лайд снял пиджак и завернул рукав. Два розовых пятна на запястье, на одном из них лейкопластырь. С одного из пятен был взят срез и послан на исследование в таллинскую лабораторию. С тех пор как увезли в Ватку мать, врачи по крайней мере раз в год основательно осматривали его, но подобного исследования до сих пор, за эти двенадцать лет, еще не делали.
Пауль Лайд достал из кармана нож, открыл лезвие и дотронулся им до розового пятна. Он почувствовал укол — зачем нужна была эта проба на биопсию и гистологическое исследование? Может быть, он не ощутил боли достаточно резко? Он кольнул пятно еще раз, чтобы показалась кровь. Нож был острый, кольнешь чуть посильнее — и можешь перерезать вену, истечешь кровью...
«Умные и рассудительные души не искушают свою судьбу...» Но кто скажет, что он, молодой человек по имени Пауль Лайд — как титулует его мистер,— умен и рассудителен? И почему он должен быть умным и рассудительным? Все прочие, рожденные здоровыми матерями, конечно же должны быть и умными, и рассудительными, но среди них попадаются и такие, кому жизнь кажется невыносимой и кто пытается наложить на себя руки. Говорят, иные из них делают это по легкомыслию. Но никому не придется винить его за это. Нет, он, Пауль, не поступит так, не станет забегать вперед.
До автобуса оставалось еще час пятьдесят минут.
Пауль Лайд сложил нож и сунул в карман.
Шторм бушевал за стенами, шум далеких отмелей и рифов доносился сюда. Но все же: ведь были и в его жизни солнечные дни.
Невелик домишко и участок Мяннику, где живут два брата — Пауль и Яан. И невелик сам остров Весилоо, особенно если сравнивать его с Сааремаа. Островок вытянут на семь километров с востока на запад между открытым морем и заливом Аллалахт, что врезается глубоко в Сааремаа.
Окружает Весилоо море с заливами, кругом много еще меньших островков, на которых много отмелей, поросших камышом и водорослями; там птичье царство, и крики птиц сливаются с шумом прибоя.
На иных островках поставлены сараи, иные же пустынны, кое-где, на буграх, видны рощицы елей и сосен, они будто плавники окуня, врытого брюхом в землю.
Если Весилоо может гордиться своими семью километрами длины, то островки прибавляют к этой цифре только два. Он очень похож на них, разве что побольше и повнушительнее... На южной оконечности Весилоо рыбацкая деревня из десяти хуторов, с сараями для сетей и шестами для их просушки. Тут же и пристань для просмоленных лодок и белой церковной шлюпки. От пристани тянутся в море параллельные ряды камней-причалов.
Северный берег Весилоо укрыт сосняком, и возле него два уединенных хутора: на востоке зажиточный Тапурла с большим яблоневым садом, ветряком и крепкими постройками; на северо-запад от него, поглубже в лесу, стоит усадебка Мяннику, дом наших подростков-рыбаков. И совсем за лесом, на северном берегу острова, не очень далеко от хуторка Мяннику, лицом к открытому морю,— бедный, но многодетный двор семейства Нээме.
На западном берегу высится белая башня маяка с пристройками, окрашенными в красный цвет. От маяка до Тапурлы бегут телеграфные столбы в три провода, а дальше, до восточной оконечности Весилоо,— четыре провода, которые, добежав до моря, ныряют кабелем в залив Хара, чтобы потом снова вынырнуть, взбежать на столбы и, вырвавшись на воздух, тянуться к почтовому отделению городка Хара.
У одного из столбов телефонной линии братья Мяннику останавливаются, от быстрой ходьбы у Яана размотался шарф, который поддерживает ящик с крючками. И пока старший брат связывает шарф, младший оглядывается в сторону Тапурлы — глядишь, и Тони покажется на дворе.
Величавым и горделивым кажется отсюда хутор Тапурла, дом самого богатого человека в Весилоо, капитана Пээтера Гульдена, его супруги и — Тони. «Домишко — хуторок Мяннику — рядом с Тапурлой совсем жалкий и серый»,— с болью отмечает Пауль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41