— Вот так-то всегда,— зашептали тетки племяннику.— Это уж тебе дороги не дает, польское отродье, а нами-то просто помыкает, помыкает... Ох, господи, до чего мы дожили!
Юноша, прислонившись к открытой половинке дверей, задумчиво смотрел вслед за удалившимися родственниками. Каждая черта его лица дышала теперь невыразимою грустью и только в закушенной нижней губе слегка были заметны следы строптивого, но сдержанного гнева. По одной этой черте можно было уга-
дать, что у этого человека есть уже выработанный характер.
— Батюшка-барин, отдохнули ли вы? — послышался около него дребезжащий голос.
Он обернулся и увидал старое, потемневшее, сморщенное, как печеное яблоко, лицо хозяйского камердинера.
— Спасибо, Матвей Ильич, отдохнул,— ответил юноша, и его лицо вдруг прояснилось, снова стало откровенным и добродушным.
— Умаялись вы,, ходя за папенькой! — говорил старик.
— Тс! Не говорите, Матвей Ильич, этого слова,— прошептал, делая знак рукою, юноша.— Знаете, они не любят, когда кто-нибудь назовет его моим отцом. Вам же неприятностей наделают.., Это низкие, низкие женщины! — вдруг быстро проговорил мальчик, и по его лицу скользнуло, как молния, выражение не топрезрения, не то ненависти.
— У-у! Про-кля-тые! — прошептал старик.— Ну, да недолго теперь поцарствуют! И я ведь терплю Теперь потому, что барина жаль оставить, а то я ведь теперь вольный, его-то жаль. Вот теперь вы сами видите, батюшка Петр Евграфович, что у нас в доме
за жизнь шла. Целый-то век вашего папеньки заели эти аспиды, кровь из пего высасывали. Чуть, бывало, шутя он заикнется о женитьбе, они и начнут его и три голоса пилить. Пилят, пилят, умается он, сердечный, и махнет рукой. А все оттого, что слаб он, сумнителен был, десять раз всякое деле, бывало, отмеряет, а ни одного не отрежет... И ведь сколько пы-тались узнать они, где ваша маменька живет, ведь верно извести ее хотели, от них всего станет... Да пег, только я И знал наш домик; ну, а из меня хоть бы жилы тянуть стали - не выдал бы вас...
Юноша задумчиво слушал болтовню старика, бесцельно возившегося над стиранием пыли и приведением в порядок мебели. В последний месяц, когда мальчику пришлось поселиться в доме отца, Матвей Ильич не раз повторял эти речи.
— И, господи, ведь беда-то какая приключилаея, что маменька ваша в Аршаве; не может в Петербург приехать. А уж как бы нужно-то ей теперь здесь быть, ох, как нужно!.. Вот, батюшка, никогда не да-
вайте никому себе на шею насесть, как папенька ваш позволили сестрицам себя оседлать. И вас заездят, и другим плохо будет.
Юноша улыбнулся и ласково взглянул на старика.
— Спасибо, Матвей Ильич, за совет,— промолвил он.— За что только вы меня, так любите?
— За что? — переспросил, останавливаясь с тряпкой в руке, старик.— Да ведь вы и родились-то чуть не при мне. Помните, папенька вашей маменьке либо письмо, либо деньги со мной пошлет, бывало, а я вам от себя пряников куплю, да и потешаюсь, как вы лакомитесь?
Юноша засмеялся. Старик, по-видимому, понял причину этого смеха и шутливо махнул рукой.
— Вспомнили, видно, как я вас своими пряниками чуть на тот свет не отправил,— проговорил он.— Ну, глуп был, своих детей не имел, не знал, что и от пряников захворать можно... А уж натерпелся же я страху тохда. Рубль на свечи целителю Пантелеймону истратил...
Старик в тысячный раз стал распространяться об этом замечательном событии из своей одинокой бесцветной жизни барского преданного лакея. Этот сгорбленный, говорливый, переживший и горе, и радость старик, поспешно ловящий немногие остающиеся ему в жизни мгновенья, чтобы еще раз хотя в воспоминаниях пережить свое прошлое, и этот неопытный, задумчивый юноша, внимательно прислушивающийся к отголоскам чужого существования, еще с боязнью стоящий на пороге жизни,—'эти два существа, связанные вместе взаимною любовью, составляли поэтический и трогательный контраст.
— Пошли бы вы, батюшка, к папеньке,— заговорил снова старик, прибирая в комнате.— Не ровен час наши-то аспиды, пожалуй, еще насплетничают что-нибудь... Вот ведь и наследник приехал!.. Наследник!.. Дохлый, право, дохлый... Головой не кивнул мне, в маменьку весь... Все ведь па него молятся, только от него спасенья и ждут, науку их всю произошел... Ступайте, батюшка, ступайте, а то смутят' папеньку-то против вас.
— Не могу я, Матвей Ильич, с ними из-за наследства воевать, противно мне это,— с искренним отвращением заметил юноша.
~ Эх, батюшка, знаю я, знаю.,, Оно бы и не родному сыну об этом думать, глядя на отходящего отца... Да ведь что вы станете делать? Не сделает папенька духовной,— ничего не получите, помяните мое слово,
— Да мне ничего и не надо,Матвей Ильич,—с жаром воскликнул юноша.— Я работать буду, я нужды не боюсь.
— Дитя вы, дитя! — покачал головой старик.— Л маменька, а сестрица-малюточка, а братец что будут делать?
Юноша опустил голову,
— Ступайте, голубчик, ступайте! Из глаз вон — из ума вон,— говорит пословица: так и будьте же у папеньки на глазах.
Юноша вздохнул и пошел неторопливыми шагами и комнату отца. Едва слышно отворил он дверь, и, казалось, луч солнца прокрался в эту мрачную комнату больного, так мгновенно озарилось приветливой улыбкой лицо лежавшего на постели человека.
Это был исхудалый, умирающий человек с запу-ганным, нерешительным и измученным лицом. Выра-жение раздражительности и досады поминутно сме-
нялось на этом лице тоскливою страдальческою покорностью.
Сын графского управляющего-чиновника, Евграф Александрович Обносков в детские годы исполнял роль гех крепостных девчонок, которых секли для примера, когда барские дети не знали уроков или шалили, Тяжело было ему учиться с графскими детьми и отвечать за их проступки, но, несмелый и нере-шительный, он покорился своей участи и даже полюбил графских детей, забывая все оскорбления, за их малейшую ласку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90