Мне нужно произвести в уме подсчеты. Необходимо, чтобы вся съеденная за день пища поместилась в одну чашку, — так я представляю себе максимальную ежедневную порцию еды. В чашку, например, можно положить ломтик ветчины, три стручка горошка и йогурт. Если содержимое превышает объем емкости — это катастрофа. А я уже сбилась со счета из-за этого чертового воскресного обеда. Мне нельзя есть жир, сыр и хлеб, а мясо нужно резать на крошечные кусочки…
В конце концов, все еще сомневаясь, я беру натуральный йогурт, из тех, где ноль процентов жира. Я слышу разочарованный вздох мамы.
— Так ты далеко не уедешь, дочка…
Я спускаюсь в свою комнату в подвале для того, чтобы не слышать новых замечаний, которые, несомненно, приведут к новым спорам. «Жюстин то, Жюстин это…» Далее вмешивается моя сестра Клотильда: «Не знаю, что с ней, она все время плачет». Даже маленькая Жанна подает голос: «Жюстин заболела?»
Что стало с Жюстин? Она была веселой, а стала грустной. Она была толстой, а стала худой. Исчезли пухлые щеки. Зачесанные назад каштановые волосы, полные задумчивости карие глаза. Родители считают мою мечту несбыточной — мечту стать красивой, элегантной, уверенной в себе, носить тридцать восьмой размер джинсов и спокойно встречать взгляды мальчиков, как моя лучшая подруга, которая ест все, что хочет, и не поправляется ни на грамм.
Я прохожу через гараж в свою каморку, которую мне отвели после рождения Жанны. Меня терзает обида. Почему мы не переезжаем в другую квартиру, если нам не хватает места? Об этом не может быть и речи, мы еще не оплатили кредиты. Почему тогда не обустроить мансарду? Об этом не может быть и речи, слишком дорого. Моя мама — продавщица, папа — программист, у нас маленький домик с маленьким садом, мы небедные, но деньги — это постоянная забота, вечная тема, возникающая в конце каждого месяца. Папе надо кормить трех дочерей! И он меня «закормил»… заповедью, которую можно вывесить на двери нашего дома: «Никогда никому ничего не будь должен». У нас все есть, но все рассчитано до копейки.
Мама спускается ко мне, вся в слезах:
— Ты понимаешь? Происходит что-то не то. Ты уже не можешь съесть фруктовый йогурт, а ведь до этого практически ни крошки не проглотила!
Я понимаю, что ей мое поведение кажется ненормальным, а фруктовый йогурт — это ведь чепуха. Только у меня на него не хватило сил. Я смотрела на него, но взять в руки так и не смогла. Я хочу покоя, хочу свободы! Свободы: не есть то, что не хочу есть. Мне надоело притворяться, перебирая вилкой содержимое моей тарелки под неодобрительными взглядами. Мне надоело подчиняться. Надоело быть послушной девочкой, лучшей ученицей в классе. Мне надоел мой отец, который возвращается домой поздно вечером и ест один у себя в кабинете. Надоели споры, чувство ответственности. Надоели воскресенья, заполненные препирательствами. Надоело все, что раньше казалось нормальным. Когда раньше? Сейчас я уже точно не знаю. Слово «надоело» выражает то, чего я не знаю о себе и о своей короткой жизни. Я хочу похудеть, вот и все. Маме, кстати, это тоже не помешало бы. Иногда я ей со злостью говорю об этом. Мне кажется, что после рождения младшей сестры она распустилась. Мне кажется, что папы никогда нет дома, что мы его совсем не видим. Мне кажется, что мама и папа слишком часто ссорятся. Мне кажется, что у них нет согласия между собой. Раньше они говорили, что я слишком толстая, а теперь я стала слишком худой? Я хочу соблюдать свою диету без их вмешательства.
Но мама настаивает:
— Ты не ела паштет и хлеб, ты взяла только кусочек постного мяса. Ты понимаешь? Ты заболеешь.
— Силой вы не заставите меня есть, я сама решу, что мне делать. К тому же я гораздо сильнее, чем вы думаете, я сумею остановиться. Еще два или три килограмма — и все.
— Ты сама видишь, что-то не так. Тебе нужна помощь, ты уже не можешь полноценно питаться. И все твои ритуалы — это ненормально.
Ритуалы? Да это просто привычка! Пользоваться только своими приборами, всегда одними и теми же, расставлять еду по сортам… Может быть, я слишком усердствую, но я такой была всегда, всегда любила порядок. Я и домашние задания аккуратно переписываю, иногда по два раза. Я просто села на диету. Это не болезнь!
— За столом ты все время смотришь на часы.
Каждые пять минут. Можно подумать, что есть вместе с нами для тебя невыносимо.
Есть — это терять время. У меня мало времени, я хочу использовать его для жизни, а за столом время останавливается. Мне скучно, когда я ем. С двенадцати лет, с тех пор как у меня начались месячные, я с ужасом понимаю, что время проходит слишком быстро. Двенадцать лет, а моя жизнь уже кончилась! Я даже плакала в тот день из-за того, что пронеслось двенадцать лет моей беззаботной до этого жизни. Самое прекрасное уже в прошлом. Я уже старая, скоро я стану матерью, потом бабушкой, а потом умру, так чего тут тянуть? Можно умереть и сегодня!
Родители, конечно, смеются надо мной:
— А мне что тогда говорить? Мне тридцать пять лет!
— А мне? Мне-то скоро сорок!
Я во всем дохожу до крайностей. Я всего боюсь.
И жизни, и смерти. Я застенчива, поддаюсь влиянию, я принимаю всерьез любое критическое замечание, я кажусь себе не настолько интересной, насколько хотела бы быть, то есть не уникальной. Ума тут недостаточно. Да и умной я себе не кажусь, просто прилежной, хорошей ученицей, сознательной даже выше школьных требований. Все это мне уже не нужно. Образ послушной и примерной лучшей ученицы в классе меня тяготит, но я не решаюсь его уничтожить. Кухня, полки, забитые едой, дом — все мне надоело. Я хотела бы навести здесь свой собственный порядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38