Ц Сукромкин помолчал, словно к
чему-то прислушиваясь, а потом снова заговорил, но гораздо тише и с долгим
и паузами: Ц Чего-то вспомнился вдруг Сенька-мокрушник… Был такой блатн
як-отрицала, ты вряд ли помнишь… Добрый малый был. Цветы комнатные на хазе
своей держал. А еще три кошечки у него жили. Мурка, конечно, Барсик и еще как
ой-то, забыл… К вышке его приговорили, а он сбежал. Очень у него это хорошо п
олучалось, он и сам ловкий был такой, проворный, как кошка. И вот так три раз
а, не поверишь, уходил. А в последний мы его в таком же вот подвале брали… Не
т, точно газом пахнет!…
Ц Да не чувствую я ничего, успокойся, Василь Васильич… А дальше что было?

Ц А чего? В Бутырке, в камере у себя, взял да и повесился. Как раз под Новый г
од. Уж теперь и не вспомню какой… Давно. Ему дружки вместе с гревом деньжат
подкинули, так он на все гроши у того же конвойного веревку купил. И мыла х
озяйственного. Здоровый кусок. А на нем только раскрытых пять мокрых дел
висело. И столько же Ц по подозрению. Вот, Саша, а ты говоришь: фикусы там вс
якие, гортензии, кактусы-мактусы… Все он, говорили, беспокоился о своих цв
еточках и кошечках. Даже марухе своей писал в записочках названия каких-
то специальных удобрений, которые тогда и достать-то можно было разве чт
о на черном рынке.
Ц А повесился почему? Может, не сам? Помог кто?
Ц Не-е, сам. Загрустил отчего-то. Ну ты ж понимаешь, Саша, они, блатные, все п
сихопаты. А эта маруха то ли изменила ему, то ли цветочки перестала полива
ть. Или, вполне возможно, кошек его разогнала. Разные тогда мнения были. Да
и плевать, в общем, кому какое дело? Все равно бы не жил он…
Ц Не жил, это точно, Ц подтвердил Турецкий. Ц А что маруха?
Ц Маруха-то? О-о! Это серьезное дело, Саша. Девка красивая была. Такая вся и
з себя Ц не дай боже! Прямо высший класс! Хоть в «Огонек» на обложку! А так-
то вообще она наша была, мы ее, еще когда он на воле бегал, завербовали. Майо
р Смагин был такой, не помнишь?
Ц Нет.
Ц Ну и правильно, это раньше тебя было. Ох чего он с ней вытворял! Любовниц
ей у него была… Здоровый такой мужик! Умный… Известный опер. Ему потом бла
тные особую казнь устроили. Ему и ей, обоим, стало быть… Даже вспоминать ст
рашно. Я тебе потом, если пожелаешь, расскажу. Только не здесь, не в темноте
… Вот же инструкция проклятая!
Ц Чего это ты?
Ц Да я все про курево… Понимаешь, если рот дымком не прополощу, прямо, каж
ется, подохнуть могу! Чего, не веришь? Да я после того сердечного приступа
только куревом и лечусь.
Ц У тебя что, сердечный приступ был? А почему я не знал? Когда?
Ц А еще прошлой весной, в апреле… Да ты, Саша, не бери в голову.
Ц Не понимаю, почему Грязнов ничего не сказал.
Ц Ну а если б сказал, так что? Ты бы меня на задание не взял? И все апрель. Хор
оший месяц, с одной стороны, теплый, травка из земли лезет. А мне постоянно
не везет именно в апреле. В позапрошлом году на мине подорвались. Возле Ат
агов, в Чечне. Вот так осколочек прошел, еще б чуточку… А Борьку Малышева…
Помнишь ведь Борьку-то?
Ц Не помню…
Ц Да должен был знать… Во-от, а в прошлом, значит, приступ. И так прихватил
о, ну, думаю, теперь-то уж точно Ц кранты! Даже завещание решил написать.
Ц Да ладно тебе! Ц улыбнулся в темноте Турецкий. Не такой уж и абсолютно
й, как казалось поначалу. Как-никак, а силуэт Василия Васильевича, прислон
ившегося к бетонному столбу спиной, он уже худо-бедно различал. Почти при
зрачный, рассеянный свет шел неизвестно откуда. А может, это он просто отр
ажался от побеленных бетонных стен подвала, и источник его был где-то в ст
ороне, куда не достигал глаз.
Ц Ты не улыбайся, Саша, Ц шутливо пригрозил пальцем Сукромкин. Ц Стал с
очинять, ей-богу, хоть и говорят, что это Ц дурная примета. Специально нот
ариуса вызвал. Представляешь, Турецкий! Нотариус Ц это в мои-то годы! При
ходит в палату… Да-а… Сама бабочка в полном, понимаешь, соку, спелая: ну тро
нь пальцем Ц так прямо соком и брызнет! Садится она рядом с моей койкой, а
я и пальцем пошевельнуть не могу, не то что там мысли какие! Эх, думаю, где мо
и семнадцать лет? Где мой черный пистолет? Помнишь, как там у Высоцкого? Гл
яжу на ее ножки, и все у меня, Саша, дрожит. Она авторучку сует, чтоб подпись
сделать на завещании, а я удержать ее не могу… Гляжу на ее ножки и совсем с
ебя не чую. Она мне: «Ставьте, Ц говорит, Ц свой автограф», а я все смотрю и
думаю: эх, милая, дал бы Господь сил, я б тебе сейчас такой автограф постави
л, что ты у меня тут до потолка бы прыгала! Переживаю я эти грешные свои, зна
чит, мысли, на нее гляжу и вдруг вижу, что она почему-то краснеть начинает! Б
удто краска в лицо ей хлынула! И коленками заерзала, а чулочки-то ее как за
скрипели!… Аж застонал я от проклятого своего бессилия…
Ц Ну, Василь Васильич! Ц восхитился Турецкий. Ц И ты это все, что называ
ется, на смертном одре?!
Ц А чего, разве ж не мужик был? Да-а… Ну дак как, думаю? Все теперь, полностью
опозорился перед красивой бабенкой-то! Хорошо еще, один в той палате лежа
л. Да вот она еще рядышком сидела и ножками сучила да глазенками своими бы
стрыми все по сторонам зыркала. А то ну прямо стыд, да и только! И тогда она,
Саша, Ц ты можешь мне не верить, но вот те крест, как на духу! Ц наклонилас
ь ко мне совсем близко и одними губами шепчет: «Что ж ты, мол, милый, помират
ь-то собираешься, когда тебе жить да жить? Тебе, Ц говорит, Ц долго еще на
с радовать!» А сама вдруг горячей своей ладошкой-то под одеяло мое шмыг! Т
уда-сюда, нашла-нащупала… А я, клянусь тебе, чувствую всем естеством, как ч
то-то во мне шевельнулось и приподнимается, силы то есть откуда-то берутс
я!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15