Я всего лишь хотела знать, как получилось, что ваша семья переехала в эту квартиру, и знала ли Mam? что-нибудь о той еврейской семье. А вам, Эдуард, известно что-либо?
– Прошу прощения, я не совсем понимаю, о чем вы говорите, – гладко, пожалуй, чересчур гладко и быстро ответил он. – А теперь мне пора идти. До свидания, Джулия.
И он положил трубку.
Он настолько озадачил меня, что на какой-то краткий миг я даже забыла о Бертране и о нашем разговоре прошлым вечером. Неужели Mam? действительно пожаловалась ему на то, что я донимала ее расспросами? Я вспомнила, как она решительно отказалась отвечать на мои вопросы. Как замкнулась в себе и не промолвила ни слова до тех пор, пока я, озадаченная и растерянная, не ушла от нее. Интересно, почему Mam? так расстроилась? Почему и она, и Эдуард так напирали на то, что мне не следует расспрашивать их по поводу получения квартиры? Что, по их мнению, я ни в коем случае не должна была узнать?
И тут мысли мои вернулись к Бертрану и ребенку, и на сердце у меня снова стало тяжело. Внезапно я поняла, что не смогу сейчас сидеть в офисе, где Алессандра будет бросать на меня любопытные взгляды. Она непременно начнет допытываться, что случилось, и станет задавать вопросы. Она, конечно, попытается напустить на себя дружелюбно-сочувственный вид, но у нее ничего не выйдет. Бамбер, как истинный джентльмен, не обмолвится ни словом, но улучит момент, чтобы сдержанно пожать мне руку или потрепать по плечу. А ведь есть еще Джошуа. С ним будет труднее всего. «Ну, сахарная моя, что это за драматическое представление? Снова этот твой французский супруг, да?» Я буквально видела его сардоническую ухмылку, когда он предложит мне чашечку кофе. В общем, в офис сегодня утром мне идти никак нельзя.
Я развернулась и направилась к Arc de Triomphe , нетерпеливо, но ловко пробираясь между бесчисленными туристами, которые бродили здесь, во все глаза рассматривая арку и фотографируясь на ее фоне. Вынув записную книжку, я нашла в ней номер телефона ассоциации Франка Леви и позвонила. Я хотела узнать, нельзя ли перенести мою с ним встречу, назначенную на послеполуденное время, и не могу ли я прийти к нему прямо сейчас. Мне ответили, что Франк Леви не возражает встретиться немедленно. Тем более что идти мне было недалеко, на авеню Хош. Мне понадобилось всего десять минут, чтобы добраться туда. Стоило свернуть с переполненной артерии Елисейских Полей, как оказалось, что остальные улицы, разбегающиеся веером от Place de l'?toile, на удивление пустынны.
Насколько я могла судить, Франку Леви уже минуло шестьдесят. Его лицо несло на себе отпечаток внутренней силы, благородства и усталости. Мы прошли в его кабинет, комнату с высоким потолком, заставленную книгами, папками, досье, компьютерами и фотографиями. Я позволила себе повнимательнее присмотреться к черно-белым фотоснимкам, развешанным по стенам. Новорожденные. Малыши, едва научившиеся ходить. Дети с желтой звездой на груди.
– Здесь на фотографиях много детей, прошедших через «Вель д'Ив», – обронил он, проследив за моим взглядом. – Но есть и другие. Все они вошли в те одиннадцать тысяч детей, которые были депортированы из Франции.
Мы опустились в кресла у его письменного стола. Договариваясь о встрече, я прислала ему несколько интересующих меня вопросов по электронной почте.
– Вы хотите узнать что-либо о лагерях на Луаре? – спросил он.
– Да, – ответила я. – О Бюн-ла-Роланд и о Питивьере. О Дранси, который находился неподалеку от Парижа, я нашла довольно-таки много информации, а вот о двух других мне неизвестно почти ничего.
Франк Леви вздохнул.
– Вы правы. О лагерях на Луаре, по сравнению с Дранси, известно очень немного. А когда вы попадете туда, то увидите, что там осталось очень мало свидетельств того, что произошло. Да и люди, которые живут там, не хотят помнить об этом. И разговаривать тоже не хотят. И самое главное, слишком мало узников выжило.
Я снова обвела взглядом фотографии, всмотрелась в ряды маленьких, беззащитных лиц.
– Чем были эти лагеря изначально? – спросила я.
– Поначалу это были обычные лагеря для военнопленных, построенные в тысяча девятьсот тридцать девятом году для немецких солдат. Но когда к власти пришло правительство Виши, с сорок первого года туда начали отправлять евреев. А в сорок втором году первые прямые поезда отправились из Бюна и Питивьера в Аушвиц.
– А почему еврейские семьи после «Вель д'Ив» отправили не в Дранси, который находился в пригороде Парижа?
Франк Леви слабо улыбнулся.
– После облавы в Дранси отправили евреев, у которых не было детей. Дранси располагался совсем рядом с Парижем. А до остальных лагерей нужно было ехать больше часа. Они были затеряны в мирной сельской местности Луары. И как раз там, в благословенном уединении, вдали от любопытных глаз, французская полиция разлучила детей с родителями. В Париже сделать это было бы не так-то легко. Полагаю, вы читали о жестокости полицейских?
– Читать особенно нечего.
Слабая улыбка исчезла с его лица.
– Вы правы. Читать особенно нечего. Но мы знаем, как все происходило. У меня есть несколько книг, которые я могу вам одолжить. Детей отрывали от матерей. Их избивали дубинками, ногами, обливали холодной водой.
Помимо воли мои глаза снова устремились к маленьким лицам на фотографиях. Я подумала о Зое и о том, что было бы с ней, если бы она осталась совсем одна, разлученная со мной и Бертраном. Одна, голодная и грязная. Эта мысль заставила меня содрогнуться.
– Эти четыре тысячи детей из «Вель д'Ив» превратились в серьезную головную боль для французских властей, – продолжал Франк Леви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99