– Сейчас вместе со своим ведром на башке за ворота выйдет, да тут же к Орде и переметнется. Может, все ж лучше стрелой, чтоб не сумлеваться?
Стоящий рядом с ним Тюря укоризненно покачал головой:
– Стрелой да в спину? Ты нешто ордынец? Да и крест у него на спине. В крест-то как, рука подымется?
– Ежели они на нас полезут, подымется, – зло сказал Васька. – Но не на крест, а на псов, что его на себе малюют. Волк – он тоже агнцем прикинуться может. Куда придется, туда и долбанем.
– И в спину? – изумился Тюря. И тут же добавил уверенно: – Брешешь ты все, Васька. Наши в спину не бьют. И ты не станешь.
Скоморох сплюнул и сунул стрелу обратно в колчан.
– Всяко Митяю проще было эту орясину дубиной да по башке свалить, упокой Господи его душу, – проворчал он с досадой. – А случись чего, окромя Митяя с ним вряд ли кто здесь сладит врукопашную-то.
– Да и стрелой его поди не сразу свалишь, в таком доспехе, – хмыкнул кто-то из ратников. – Только из порока ежели каменюкой заехать – и то ишшо попасть надо.
Крестоносец подошел к воротам, остановился и, уперев острие меча в землю, сложил руки на крестообразной гарде. Отрок, неотлучно несущий стражу у подъемного ворота, растерянно глянул на воеводу, который стоял на стене, всматриваясь в даль.
– Слышь, Федор Савелич! – крикнул Евсей дребезжащим голосом.
– Чего еще? – обернулся воевода. И удивленно воззрился на высокую фигуру рыцаря.
– Я чо говорю-то, – продолжал Евсей. – Одумался наш ушкуйник, хочет повоевать за Русь-матушку.
– Точно одумался? – рассеянно переспросил воевода.
Видно было, что мысли его сейчас витали далеко отсюда. Слишком дорого дался горожанам последний ордынский штурм. И сейчас, прощупывая взглядом движения в лагере степняков, силился понять воевода – что еще готовят враги? И к чему готовиться защитникам крепости? До татя ли плененного в такое время?
– На кресте клялся.
– Ну, одумался – так пускай в детинец идет, к дружине. Лишний воин нынче не помешает, – бросил воевода, вновь поворачиваясь лицом к полю, со стороны которого из-за тына порой вылетали камни и горящие стрелы – не для урона, а скорее для того, чтоб не расслаблялись осажденные, чтоб постоянно были на взводе нервы и мысли, порой изматывающие иного воина более самой битвы.
– Я пойду один, – прогудел голос из-под шлема.
– Что? – переспросил воевода, вновь поворачиваясь к рыцарю.
– Твоя битва – это твое дело, воевода. Твое и твоих людей. Я воюю только за себя и за Орден. Ныне Ливонский Орден далеко. Воевать за город, до которого мне нет дела, я не буду. Потому для меня остается только битва ради битвы и в бой я пойду один. Надеюсь, язычники еще не разучились драться.
– Ну, чего смотришь? – крикнул Евсей отроку, переводившему растерянный взгляд с воеводы на рыцаря и обратно. – Отпирай ворота да опущщай мост. Вишь, человек смерть решил принять.
– Ты что, старый, совсем ополоумел? – тихо спросил Федор Савельевич.
Дед Евсей набычился.
– Ты, воевода, своей дружиной командуй, – выставив вперед тощий кадык, заносчиво сказал он. – А здеся – не обессудь, не твоего ума дело. Ты сколь годов меня знаешь?
Воевода слегка смутился.
– Ну, с детства…
– Своего детства, – уточнил дед. – И кто тебе впервой меч в десницу вложил, поди помнишь?
– Ну, ты вложил, – хмуро ответил Федор Савельевич. – И чего?
– А того. Энтому воину я сейчас тоже меч самолично подал. И ты знаешь, что абы кому я мечей не раздаю.
И, повернувшись к отроку, заорал с надрывом:
– Отпирай ворота, кому сказал!
Совсем уже ничего не соображающий отрок смотрел на воеводу глазами круглыми, как у совы. Воевода пожал плечами.
– Отопри, так и быть, – сказал он. – Но помни, дядька Евсей, что ежели этот меч, который ты ему подал, опосля супротив нас повернется, то будет на твоей совести.
Отрок крутанул ворот. Со скрипом разъехались ворота. Застонав почти по-человечьи, стал опускаться битый тараном подъемный мост. Воевода с тревогой наблюдал, как приближаются к краю рва тяжелые, потемневшие от времени и копоти бревна, как, ломая всаженные в него стрелы и дротики, входит в земляные пазы противоположный край моста. Чуть провисли цепи. Слава те Господи, не повредили басурмане мост. Ишь, замерли на другом конце поля. Небось решили, что урусы сейчас гонца им вышлют с куском понявы на древке копья, перевернутого вниз наконечником. Как же. Разбежались.
Едва заметно качнулся ведрообразный шлем в сторону Евсея – видать, поблагодарил крестоносец деда, и рыцарь шагнул в ворота.
– На моей совести и без того предостаточно, воевода, – прошептал дед Евсей, глядя в удаляющуюся спину крестоносца. – А только нутром чую – не в Орду пошел энтот парень, голова бесшабашная.
И перекрестил черный крест на белом плаще рыцаря.
Сзади деда Евсея собрались люди. Оторвавшись от крепостного самострела – тетиву, в бою надорванную, менял – Никита приметил среди них коруну Насти. И взгляд ее приметил острым глазом охотника, которым она в спину иноземному воину глядела. Не глядят таким взглядом в спину абы кому. Вроде б оборваться должно было все внутри – ан нет, не оборвалось. Даже не шелохнулось. Только подумалось с удивлением для самого себя, что кабы другие глаза-озера таким вот взглядом пришлому рыцарю в спину смотрели – тогда уж точно бы муторно стало. Да так, что хоть головою вниз со стены кидайся прямо в ров, заполненный черной от крови водой с выступающими кое-где островами мертвых тел, уже начинающих ощутимо смердеть.
* * *
Невиданные в этих землях окольчуженные сапоги прозвенели по бревнам моста и ступили на влажную, податливую землю. Сквозь отверстия шлема в нос ударил холодный весенний воздух, густо замешанный на сладковато-удушливом запахе гари и гниющей плоти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120