– Воля твоя, Непобедимый. Но если я все-таки тебе понадоблюсь, ты сможешь найти меня в моей юрте.
Шаман повернулся – и словно растворился в сизом ночном тумане.
Кебтеул с тревогой смотрел то в темноту, то на неподвижную спину Субэдэ и ждал неминуемого. Вот-вот прилетит из непроглядной темени страшное проклятие и скорчится, и отпадет, словно хвост ящерицы, рука Непобедимого, высохнет и переломится нога, и превратится он в уродливого степного демона-чуткура, питающегося людскими душами…
Но нет. Субэдэ продолжал сидеть неподвижно. Кебтеул затаил дыхание и прислушался. Ни дыхания, ни шороха. Лишь слева под холмом потрескивал невидимый костер ночной стражи да у стен крепости подвывал обнаглевший волк, радуясь нежданному изобилию. А может, шаман обратил Непобедимого в каменного онгона, вместилище умершей души? Ведь говорят, что душу Субэдэ забрали чжурчженьские колдуны, дав взамен вечную молодость и великую силу…
Приказ прозвучал словно удар плети:
– Минган-богатуров ко мне!
Кебтеул вздрогнул. Голос пришел из ниоткуда, словно и вправду его отдал не человек, а каменный онгон, способный говорить лишь через подвластных ему дыбджитов. Пересилив мистический ужас, кебтеул бросился вниз с холма – кто бы ни отдал приказ, отдан он был голосом Субэдэ. Но уж лучше схлестнуться в битве с сотней урусов, чем ночью стоять рядом с живым онгоном…
Субэдэ ждал недолго. Кебтеул оказался резвым малым.
Почти одновременно с разных сторон холма раздался стук копыт. Через несколько мгновений перед ним склонились в поклоне десять богатуров – сердце и скелет его тумена.
– Мы ждем твоих приказов, Непобедимый!
Десять голосов слились в один. Но также единодушны ли сейчас начальники сотен, говорящие одновременно одинаковыми словами? Словам можно и научиться…
Субэдэ внимательно ощупал взглядом каждого. Потом прикрыл единственный глаз и, мысленно вырастив десять невидимых рук из собственной груди, коснулся впадин между ключиц богатуров и, раздвинув кожу и плоть, дотронулся до комочков пульсирующей серой массы.
Словно почувствовав незримое прикосновение, воины одновременно замерли. Но Субэдэ не собирался причинять им вреда. Он лишь удовлетворенно улыбнулся про себя – в душах его сотников не было изъяна, все они были готовы умереть, прославляя имя… джехангира Бату? Великого Кагана Угэдея?
Нет.
Ни того и ни другого.
Но было ли это приятно, как приятна всякая заслуженная награда?
Тоже нет.
Тщеславие – удел слабых. А вот готовность войска от минган-богатура до самого последнего нукера отдать жизнь за того, кто ведет его в бой, есть важнейшее и непременное условие победоносной войны.
Но на лице Субэдэ не отразилось ничего. Зачем знать людям, что творится в душе того, кто прямо сейчас хочет потребовать у них невозможного? Слава Небу, не каждому дан великий дар видеть насквозь чужие души…
– Призовите кузнецов Орды, – медленно проговорил Субэдэ. – Также найдите всех, кто хоть немного знаком с кузнечным делом. Пусть переплавят все железо, а также серебро и золото, какое вы найдете в моих обозах, в бляхи, которые каждый воин тумена набьет на копыта своего коня. Так мы защитим ноги наших лошадей от дьявольских урусских шипов. И еще. Я хочу, чтобы этой ночью весь хашар и все рабы не ложились спать и не получали еды до тех пор, пока не закончат следующее…
* * *
Ли ошибся.
На следующее утро штурма не было.
Было другое.
На рассвете город разбудили крики сторожевых. Воины высыпали на стены – и им открылось ужасное зрелище.
На поле среди неубранных трупов стоял возведенный за ночь крепкий тын в три бревна толщиной. Высотой укрепление было в рост человека и около двадцати саженей шириною. А на заостренных кольях тына торчали человеческие головы.
Преимущественно светлые волосы мертвых голов трепал ветер. Над тыном кружилась стая ворон, возмущенно каркая и ожидая, когда же за укрытием закончится наконец людская возня и можно будет вдосталь полакомиться свежими глазами.
– Наши… – полным ужаса голосом прошептал Никита.
– Хашар, – уточнил стоящий рядом Ли.
На стену взбегали новые и новые люди, толпились, толкались. Гул голосов становился все гуще, постепенно перерастая в разъяренный рев. В сторону тына полетели стрелы – и, недолетев, попадали на землю. Лишь немногие воткнулись в бревна, дрожа от передавшейся им бессильной людской ярости.
– Да я!..
Никита тоже зло рванул было на себя ложе самострела с заготовленным загодя болтом, снабженным зарядом громового порошка, но его руку на полпути к скобе остановила маленькая, но на удивление жесткая и сильная ладонь.
– Нет!
Голос Ли был таким же жестким, как и его рука.
– Почему?! Они же моих соплеменников, как баранов…
– Твои соплеменники здесь, на стенах, – перебил его последний из чжурчженей. – А там, – он кивнул на тын, – уже не люди, а только мертвые головы. К тому же шень-би-гун заряжен стрелой, предназначенной для людей, а не для укреплений. И, кстати…
Ли всмотрелся в даль. Его и без того узкие глаза стали сплошными щелочками.
– …твоим пока живым соплеменникам лучше пригнуться!
– На пол! – взревел над ухом Никиты невесть откуда появившийся воевода. Видать, последние слова чжурчженя услышал. Повинуясь команде, только что возмущенно галдящие гридни и мужики словно колосья под серпом попадали за тын.
И вовремя.
Из-за ордынского тына почти одновременно прозвучало несколько резких ударов. Над заостренными кольями взметнулись три деревянных рычага, увенчанные большими кожаными пращами. Особо наглая ворона, низко кружившая над мертвыми головами, взорвалась облаком окровавленных перьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120