Женщина, собирающая шишки, пробормотала что-то и отвернулась. Почувствовав их уныние, Пьеро перевел взгляд на двух кружащих в небе воронов.
Коляска повернула, и Клод теперь мог увидеть, насколько опустошены были земли. Стихия пронеслась по всей деревне, особенно разбушевавшись на окраинах. Дом Пейджей пострадал больше остальных. Он прогорел почти полностью, и один остов торчал из земли, подобно выброшенному на берег кораблю или скелету разлагающегося животного. Запах горелого дерева до сих пор витал в воздухе. Дойдя до того, что когда-то было парадным входом, Клод остановился. Ему не пришлось заходить внутрь, чтобы понять – в доме никто не живет. Он оставил Пьеро и перешел через дорогу, чтобы узнать, что произошло. Женщина, с которой Клод не был знаком, сказала:
– Ты найдешь Пейджей в церкви. Они все теперь с отцом Гамо.
Клод побежал. Его мама, говорил он себе, наверное, договаривается со священником о ремонте дома. Впрочем, обманчивые надежды рухнули быстро. Еще до того, как ступил на порог церкви, он все понял.
Клод прошел под гирляндами – белыми перчатками и лентами, сплетающимися в розы. Такие вешали, чтобы отдать дань уважения погибшим девственницам. Юноша поискал взглядом мать и сестер. Их не было среди скорбящих.
Шесть гробов выстроились под сводчатым потолком. Клод протиснулся к ним, не слыша тихих соболезнований. Он уставился на первый гроб и увидел в нем Рут, лысую кружевницу. Она выглядела странно умиротворенной, хотя в суматохе после пожара ее парик потеряли. Как бы напоминая, какой смертью она погибла, ее брови не были подведены обожженной пробкой. В следующем гробу лежала Тереза, та женщина, что готовила в «Рыжем псе» и спала с хозяином таверны. В ее посеревших руках скорчился ребенок. «Племянница», – услышал Клод чей-то шепот. Семья не смогла извлечь трупик из объятий Терезы, и их решили похоронить вместе, так же, как и нашли. Клод быстро прошел мимо следующего гроба, так как не узнал лежащего в нем. Его страхи подтвердились, когда он переместился на другую сторону апсиды. Мать, Евангелина и Фиделита – все лежали там. Младшая сестра покоилась в резном гробу, который показался Клоду странно знакомым. Остальные лежали в простых дощатых коробках.
Пьеро ничего не стал говорить Клоду, зная, что тот не захочет делиться своим горем.
Юношу окружали люди, которых он знал, но одному Богу известно, как тяжело ему было отвечать им. Он закрыл глаза, сжал руки в кулаки и разразился неразборчивой горькой молитвой.
Клод снял покрывало с лица матери и дотронулся до ее щек. Они были испещрены раздутыми венами, подобно листку лимонного дерева. Языки пламени оставили волдыри на ушах и опалили волосы. Клода смутили порезы на правой ступне мадам Пейдж. Пьеро сказал, что сделает все возможное, чтобы скрыть отметины пожара перед тем, как тела будут погребены. Клод его не слышал.
Он вытащил подарки, которые привез с собой из Парижа. Веер Клод положил меж скрещенных рук Фиделиты, «Му-му» – рядом с Евангелиной. Для матери он ничего не привез. Отец Гамо, приняв набожную позу, произнес несколько слов утешения, а затем объяснил, откуда взялись порезы на ноге матери: «Твоя мама хотела, чтобы перед conclamatio, то есть перед официальным заключением о смерти, над ней провели несколько тестов».
Клод побежал из церкви обратно к дому. Ступив на порог, он почувствовал, будто вторгается в скелет какого-то огромного чудовища. Чердак, где он играл и спал, где прятался от нападок сестер и от неясных страхов, был полностью разрушен. Температура достигла такого предела, что расплавился оловянный кувшин, когда-то вдохновивший Клода на создание портрета Фиделиты с огромными ушами. На полу валялись несколько игральных карт и обгоревших пучков лекарственных трав. Чугунный горшок, в котором мадам Пейдж смешивала отвары, так и висел на крючке, на месте осталась и нитка ее любимых сморчков. Клод вспомнил один афоризм, произнесенный ею, когда исчез отец: «Смерть – необходимое условие жизни».
Юноша не мог припомнить голос матери. Он оказался безвозвратно потерян, как и голос отца. Скоро мать станет не чем иным, как набором историй и поговорок, таких же плоских, как карты на полу.
Наконец горе настигло Клода. Оно нахлынуло несколькими волнами удушья и слез. Юноша барабанил кулаками по каминной полке, бездумно вторя: «Почему?! Почему?!» Он бы так и продолжал стенать, если бы не подошел нотариус и не заявил, что все документы поступили к нему нетронутыми, в железной коробке, что раньше стояла возле камина.
– Нам повезло, что они не сгорели, – сказал нотариус, не обращая внимания на страдания Клода. – Архивы уничтожены. Большинства записей теперь нет. Говорят, что вскоре Турне присоединится к соседнему графству.
Нотариус углубился в свои бумаги. Документы подтвердили то, что сообщил отец Гамо. Мадам Пейдж, боясь преждевременного захоронения, потребовала, чтобы ее не клали в гроб как минимум два дня и сделали это лишь после нескольких проверок. Она настояла, чтобы ее ступню порезали острым ланцетом. В то же время она была против подобного хирургического вмешательства после смерти. Нотариус прочитал вслух: «Я хочу, чтобы мое тело не вскрывали, даже если это может повлиять на других людей». Далее законник заговорил о более уместных вещах, а именно – о наследстве. Единственный капитал – пенсия, которую мадам Пейдж получала после смерти мужа, – прекратил свое существование вместе с ее смертью. Юрист объяснил, что дом не стоит ни гроша, зато землю можно продать. Если это возможно, то он, нотариус, даже знает покупателя.
– Повезло, не правда ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126