Он увидел слепого босяка и его безногого товарища, чья способность передвигаться моментально вернулась, когда его обвинили в недозволенном – покушении на чужое место.
Он увидел «врата смерти» Странноприимного Дома и смотрел, как здоровые туристы смеются над входящей процессией смертельно больных людей.
Он увидел мужчину в красном одеянии, с саблей на боку, ниткой с нанизанными зубами на шее и пером павлина в волосах.
Он увидел пешеходов с батистовыми платками и оборванными ковриками, прикрывающими лица. Они шли мимо вонючего парижского кладбища, где кости людей были сложены подобно поленницам дров.
Он увидел, насколько разнообразны порошки, покрывающие лица парижан. Чистильщик каминов столкнулся с учеником парикмахера – один был покрыт сажей, другой – белоснежной пудрой.
Он увидел еще одну монахиню – город был переполнен монашками, – она плевалась, как верблюд.
Он увидел, как большое становится маленьким, а маленькое – большим. Огромный мир состоял из вывесок магазинов, предлагающих обувь для гигантов, очки с линзами размером с колесо, ножницы, которыми можно разрезать сразу три ветки. Но Клода больше заинтересовали миниатюрные предметы, выставленные в витрине галереи: крошечный ярмарочный киоск, привезенный из Людвигсбурга, два чучела водяных крыс, одетых в пышные платья, золотые и серебряные рыбки, плавающие в стеклянных сосудах с кривыми углами.
Он увидел витрину мясной лавки, в которой красовалась освежеванная говядина. Хозяин разделал мясо так, чтобы показать полный спектр своих возможностей, – одна сторона убитого животного осталась нетронутой, с милыми, полными обожания глазами. С другой стороны шкуру сняли, у черепа спилили верхнюю часть, чтобы показать губчатые внутренности черепной коробки. Светлая, неоскверненная половина коровы встретилась с другой, темной половиной, в виде одного легкого, одной почки, половины желудка и длинного кишечника, выпавшего на землю. Мясные мухи роились вокруг, облюбовав внутренности.
Клод увидел все это тем взглядом, каким обыкновенно обладают лишь дети и художники. И не только увиденное будило в нем чувства. Он еще и услышал город.
Он услышал цокот подков о мостовую, не имеющий ничего общего с шлепаньем копыт по грязным проселочным дорогам Турне.
Он услышал проклятия ущербных и нищих.
Он услышал мелодию, исполняемую человеком-оркестром – тот играл на флейте, цимбалах, барабанах, тамбурине и виолончели, у которой было маленькое колесико внизу для вящей подвижности.
Он услышал звон серебра, ржание лошадей и журчание воды, льющейся через водяные мельницы на берегах Сены.
Лишь поздно вечером выглянуло солнце – как желток на оловянной тарелке, сказал бы извозчик. Вместе с появлением солнца началась невыносимая жара. Юный путешественник охлаждался в темном переулке, где жили ювелиры, золотых дел мастера, позолотчики и часовщики. Сначала увиденное расстроило его, но Клод надеялся, что заметил только малую часть того, что можно было увидеть. Расстроенным он оставался до тех пор, пока не разглядел предмет, с которого позже он сделает свой первый парижский набросок. Эта вещь стояла за стеклом, в дальнем конце внутреннего двора. Луч света отражался от него, будто от полированной линзы. Предмет заставил Клода изменить свое мнение обо всем увиденном и услышанном в городе или прочитанном о нем. Вещь завершила собой день, и без того переполненный впечатлениями, как зрительными, так и слуховыми.
Так что же увидел и услышал Клод? Это были напольные часы высотой пять футов. Библейские мотивы присутствовали везде: на плитках посеребренной меди с выгравированными на них Десятью заповедями, молитвой «Отче наш» и распятием; в статуях святых по бокам циферблата; в корпусе, украшенном ангелами и херувимами. Хотя религиозные познания Клода были ограниченны, он узнал некоторые фигурки, вращающиеся вокруг часов: Понтий Пилат, умывающий руки, Христос на пути к распятию и кто-то еще, несущий крест (последний оказался Симоном Киринеянином). Эти три фигуры делали оборот каждую минуту.
Клод мог сказать, что часы приводились в действие пружиной и что механизм требовал простых, но очень точно выпиленных шестерен. Но все остальное было для юноши загадкой. После нажатия на рычаг часы могли проиграть пять мелодий! Пять. Клод постарался заговорить с продавцом, но был встречен ледяным и подозрительным молчанием. Все, что оставалось, – это сесть на корточки перед витриной и приняться за рисование.
Если на свете и существовало что-то, способное заставить Клода забыть о времени, так это была красота часов в движении. Часы пробили один раз, Клод рисовал. Они пробили во второй раз, а он все рисовал. Только когда пробили более мощные куранты на башне, Клод понял, что уже семь и он должен поторопиться, если хочет встретиться со своим единственным другом.
20
Извозчик требовал от Клода такой расторопности не потому, что сам всегда приходил вовремя, – пунктуальность не была популярна в Париже конца XVIII века, – а потому, что иначе бы они не пробились к столу мадам В. Поль Дом изо всех сил подгонял Клода, пока они шли по паутине неосвещенных улиц к любимому ресторану извозчика.
Ресторан – это громко сказано. Такие заведения назывались gargote, они представляли собой плохо освещенные и ужасно обставленные помещения, где за небольшие деньги можно было поесть и выпить. Извозчик облегченно вздохнул, когда увидел, что дверь еще заперта. Он посчитал головы будущих посетителей, стоявших у входа.
– Нам повезло. Мы как раз войдем. Внизу, Клод, нас ожидает настоящий пир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126