Глазок внимательно разглядывал меня, причем доносившиеся из эфира голоса не утихали, словно обреченные на то, чтобы никогда, никогда не быть услышанными, словно им не суждено узнать комфорт теплой постели и осознать смысл утешения.
– Вы все еще чувствуете себя одиноким?
– У меня есть вы.
– Ну конечно. А у вас есть женщины.
– Ах, это всего лишь игра, не более. И еще спортивное упражнение. Я вижу женщину и думаю: вот тебя я заставлю улыбнуться. Ты этого не хочешь, у тебя и в мыслях такого нет, но сейчас, сейчас ты улыбнешься, поскольку я этого хочу и могу заставить тебя это сделать. У Клары, например, была медсестра, помогавшая ей во время приема больных, какая-то бесформенная, глубоко несчастная. Я стоял перед нею и думал: а ведь что-то прекрасное в ней все же есть. Однако ничего подобного в ней не было. Она сидела себе в темном углу кабинета, словно серый мокрый тюфяк, и тут мой взгляд упал на ее руки: в общем, ничего сенсационного, но вместе с тем ничего отвратительного. Я склонился над нею и тихо проговорил, нет, не очень тихо, а так, чтобы мои слова могли услышать другие пациенты: а у вас красивые руки. И это замечание дошло до ее сознания. Она действительно улыбнулась. Казалось, эта женщина напрочь забыла, что такое улыбка. И вот она уже краешками рта медленно отодвинула в сторону мышцы щек; потом, разомкнув губы, обнажила маленькие пожелтевшие зубы. Ей удалось напрячь и скоординировать все эти расслабленные мышцы, чтобы придать лицу естественную выразительность, напоминающую улыбку. Она, эта улыбка, запечатлелась на ее лице, и обладательница этой улыбки уже постоянно находилась рядом со мной, не покидая даже во время приема пациентов. А когда я звонил по телефону, она ворковала так, что я был вынужден то и дело отводить телефонную трубку от уха в сторону.
– Вот видите. У вас есть женщины. Вы имеете успех у дам. – Давайте-ка будем честными – я снятая с производства модель. Я ведь вам уже говорил, брачный аферист – это вымирающая профессия, и терапевтическое обслуживание одиноких отнимает у меня много сил, большая любовь оплачивается мелкой монетой, ее не хватает больше на все без остатка, на все или ничего, все сложнее становится требовать пожертвований. Смена поколений для меня мало что значит. Я прилагал усилия, я отдал все, я прислушивался, я утешал и скорбел, но это уже не буженина, а всего лишь гофрированный картон с непроминаемой грудью и жесткими волосами. Таких женщин я могу лишь спасать, потому что им самим остается одно – спасаться от собственной хандры, от бездетности, от своих ущербных усилий по службе. Они пахнут шерстяными одеялами, крапивным чаем и не верят больше в собственное счастье. Сейчас их трясет, а уже через секунду они поглядывают на часы – этакие маленькие солдатики армии одиночества. Конечно, в основном мне везло, я преодолеваю пространства там, где другие еще зимуют, такие объекты, как я, предназначенные для летней распродажи в преддверии осеннего сезона, перегревшиеся, верующие, кроткие. Однако мне было ясно, что долго это продолжаться не могло. Вспомните Лизу и Эльзу. Как трогательно, как прекрасно – букле розового и волосы фиолетового цвета. Мы испытывали удовольствие, огромное удовольствие. Но теперь меня ужас берет от тренировочных костюмов и стеганых курток, от одного внешнего вида изможденных бродяг, в то время как договор со строительным кооперативом блекнет у меня под подушкой.
– И кто же она?
– Вы о ком?
– Та, что вас ожидает в гостинице.
– Оставьте.
– Нечего мне дурить голову. Кто она?
– Подождите, я только что понял.
– Что именно?
– Такие магазины есть в каждом городе.
– Какие?
– Старайтесь проявлять терпение.
– Я и так очень долго терпела.
– В основном вблизи вокзалов.
– Просто мне надо знать!
– Да здесь очереди…
– Вы о чем?
– Да вот о магазине.
– Здесь есть все, о чем вы мечтаете.
– Как плохо вы меня знаете.
– И все же знаю.
– Вам знакомы надувные куклы?
– О Боже.
– Пожалуйста, две штуки, фрау доктор. Не важно, блондинки это или брюнетки. Я люблю всяких женщин.
Если мне все же суждено будет его увидеть, впрочем, это маловероятно, я сама все сделала, чтобы этого не произошло; стало быть, если я все же снова встречусь с ним, все, наверное, будет так же, как тогда, на балконе какой-нибудь гостиницы. Уже приближались сумерки, но еще не стемнело. Он курил сигарету и разглядывал меня. Потом сказал: сними блузку, это очень просто, расстегни одну пуговицу, потом еще одну и еще… Я огляделась, а он сказал: просто делай то, что я тебе говорю. Потом мы сидели молча, и он разглядывал меня.
– Так ведь значительно уютнее. Или нет?
– Ну да.
– Ваши блузки им очень даже к лицу. Мне кажется, о них и не скажешь, что они такие неразговорчивые.
– Странно, в этих раскрытых ртах больше удивления, чем эротики.
– Они, наверное, удивлены, что отправляются в путешествие.
– Неплохая идея, должна с вами согласиться.
– Мама, папа и пара дочек в предчувствии радостного отпуска.
– Вы всегда путешествуете такой малочисленной компанией?
– Даже не знаю, что ответить.
– Рассчитываете, кто-нибудь попадется на эту удочку?
– На шоссе едва ли кто усомнится, что едет веселенькое семейство.
– Вы когда-нибудь?…
– Вы говорите о детях?
– Именно о них.
– Моя клиентура, слава Богу, перешагнула климактерический порог.
– И никогда не возникало желания?…
– Чтобы такой, как я, занялся размножением? Не думаю, что вы всерьез.
– Что же случилось с Лизой и Эльзой в пять минут десятого?
– Восхищаюсь вашей памятью.
– Нет, вы опасаетесь моего упорства.
– Хорошая память, наверное, особенно коварная разновидность упорства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54