Трудно сказать.
– Необходимо уметь испытывать искреннее сожаление, угрызения совести?
– Непременно. Но нельзя позволять себе увлечься обстановкой, в которой их испытываешь. И всем этим: личными самолетами, белыми кожаными сиденьями… Нельзя терять чувство реальности.
– А это трудно?
– Как раз тот случай, когда надо просто помнить, кто ты есть. Откуда ты. Кстати, вы рокфор попробовали? Он на блюде в кухонном уголке. Очень хорош. Практически единственное, что сопротивляется мертвящему воздействию высоты на вкусовые рецепторы.
– Ну разумеется… Вы же были критиком-дегустатором.
– На самом деле ресторанным критиком.
– А ваша прошлая карьера? Она сказывается на том, что вы делаете теперь?
– Интересный вопрос, Эллен. Я действительно думаю, что она дала мне понимание того, как получается, что люди начинают испытывать обиду.
– Обиду, которую вы нанесли?
– В конечном итоге – да. Гордиться тут нечем, но ведь из этого, возможно, вышло нечто полезное…
И так далее вопрос за вопросом. Во время перелета. За коктейлями в холле. Пока мы осматривали помещение для извинений с тяжелыми, обитыми коричневым бархатом креслами, и сверхбодрыми живыми фикусами в кадках, и французскими окнами, выходящими во двор, где чахли пальмы. Пока наконец она просто не стала членом команды, снующей в этом примечательно оторванном от внешнего мира уголке Африки: кондиционеры, официантки с напитками у бассейна, тошнотворно-сладковатый запах гниющей растительности.
Под конец первого дня она отвела меня в сторонку.
– Послушайте, текст выходит отличный, но нам надо обсудить иллюстрации. Есть хотя бы малейший шанс получить что-нибудь?…
– Да?
– Покаянное?
– Что вы хотите этим сказать?
– Может быть, вы пустите на церемонию извинения фотографа?
– Нет, нет и нет. Это контаминировало бы зону извиняемости.
– Ну, тогда, может, сумеем придумать что-нибудь еще? Чем лучше иллюстрации, тем больше полос я получу в начале номера.
– У вас есть какие-нибудь идеи?
– Не знаю. Склоненная на руки голова? Или, скажем, слезы. Что-то в таком духе.
– Да будет вам, Эллен, этого я не могу. Я же вам твердил, как все должно быть подлинным, а теперь вы хотите, чтобы я что-то для вас разыгрывал?
– Я только говорю, что чем лучше фотографии, тем больше полос, и соответственно, тем больше людей прочтут материал, которым вы хотите что-то сказать.
– Извините, Эллен.
– Подумайте на досуге.
Сама мысль фальсифицировать что-то в этом отеле была нелепой, особенно если вспомнить, сколь большое участие мы принимали в истинном неподдельном процессе: Конгресс Африканского Союза станет сценой не только моего извинения, но и многих других актов покаяния перед рядом конкретных народов. Создавалось впечатление, что дейтонскую конференцию просто перенесли с одного континента на другой: список действующих лиц ничуть не изменился. Лысеющий французик в бежевом костюме-сафари и с потрепанным томиком Мольера под мышкой бегал по коридорам от тунисцев к алжирцам, от делегаций Мали к делегациям Камеруна и Чада, извиняясь за эксцессы той разновидности колониализма, которая была свойственна его родине. На второй день португальцам полагалось испросить прощения у Анголы и Мозамбика, а датчане почти полдня провели, запершись с делегацией южноафриканских епископов. Из-за закрытых дверей доносилось пение.
В баре я наткнулся на Ращенко, который, если верить слухам, разражался слезами на плече главы любой африканской делегации, которого ему случилось увидеть, – просто на всякий случай. С точки зрения покаянного подхода вмешательство СССР в дела Африки в период холодной войны было серым пятном.
– Мне так жаль, мистер Бассет… – На глаза ему навернулись слезы, и он потянулся меня обнять. Я попятился.
– Мы уже это проделали, Владимир.
– Да? – Он навис надо мной, как гигантская обезьяна, готовая подхватить детеныша из подлеска в джунглях.
– Еще в Дейтоне.
Он задумался, потом все равно схватил меня и обслюнявил мне шею.
– Извините, забыл. Такой дурной человек. Я такой дурной человек.
Нагромождение этих извинений, еще более усугубляемое теми, которые приносили итальянцы и бельгийцы, так перегрузило средства массовой информации, что время на объявление о принятии каждого пресс-центр вынужденно ограничил получасом – лишь бы вместить все до завершения конгресса. В последний день отель стал местом стольких встреч между извиняющимися и делегациями потерпевших сторон, что извинения приносились и принимались быстрее, чем пресс-центр успевал о них объявлять. Они скапливались, как реактивные самолеты над международным аэропортом.
Моя лепта (извинение перед президентом Замбии, которая в этот год председательствовала в АС) значилась последним пунктом программы. Теоретически это оставило бы мне время посидеть у бассейна и поработать над текстом, но вечером первого же дня у нас начались проблемы.
Наш передовой отряд только-только захватил стол в ресторане при отеле, Дженни, Уилл и я читали меню (салат «Цезарь», мэрилендский пирог с крабами, стейк из говяжьей грудинки и жареная картошка – в точности то, чего ожидаешь от международного отеля в Африке), когда прибежал, чуть задыхаясь, Сатеш.
– Я только что видел Макса.
– Олсона? – переспросил я. – Он здесь?
– Работает с делегацией Сьерра-Леоне. Дело в…
– За ним трудно уследить.
– Знаю. Все время в разъездах. Проблема…
– Ты не пригласил его с нами пообедать? Тебе следовало пригласить его с нами пообедать.
– Марк! У нас на руках кризис, и притом серьезный. По словам Макса, на президента Сьерра-Леоне Сирила Масубу оказывают серьезное давление дома как представители оппозиции, так и военные, требуя, чтобы он добился от меня извинения за преступления рабства конкретно перед своей страной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92