Я попытался поднажать на братца: нечистая совесть тоже чего-то да стоит.
– Видишь ли, все эти дни я страшно занят.
– Собираешься на собаках шерсть бить? Пятьдесят тысяч за какое-то имя и две фамилии, пятьдесят тысяч. Устраивает?
Один и тот же ультиматум дважды за последние полчаса. Собачья жизнь.
– Требуется небольшой аванс.
– Я же только десятого давал тебе деньги на квартиру; ты что, хочешь сказать, что пропил сто пятьдесят тысяч песет?…
– Кроме этого, я купил газету и тюбик зубной пасты. Половину вперед.
– Пятнадцать.
Лады: с кислой миной я сделал вид, что уступаю грубой силе. Братец отъехал в своем кресле назад и вытащил из ящика письменного стола небольшой металлический сейф. Три тысячи дуро было гораздо больше, чем я ожидал получить сегодня, и я принялся строить хитроумные расчеты, как бы их получше употребить, пока Ми-ральес The First отсчитывал сумму монетами по пятьсот песет. Если не обращать внимания на осанку, выработанную в одной из самых крутых гимназий, и костюм из бутика с труднопроизносимым названием, это был вылитый диккенсовский скряга.
Я обошел стол и встал рядом с ним, чтобы было удобнее сгрести монеты.
– Спасибо, братишка, – произнес я как можно более звучно, а голос у меня, надо сказать, как у оперного певца.
– Тысячу раз просил тебя не называть меня «братишкой».
– Думаешь, мне это нравится? Говорю так, исключительно чтобы тебя позлить.
Он протянул мне карточку с адресом, сделав вид, что его сейчас вытошнит.
– И прими душ. От тебя дурно пахнет.
Уже в дверях я обернулся, чтобы ответить:
– Это наследственная вонь Миральесов, братишка. Ты лучше себя понюхай.
И вышел поскорее, оставив его беситься в специально подогнанном костюмчике от Пруденсио Ботихеро; он что-то кричал мне вслед, но что – я так и не расслышал.
Один – ноль в мою пользу. И пятнадцать штук в придачу.
Первым делом надо было пробежаться по супермаркету и купить чего-нибудь. С удовольствием набил бы себе брюхо банкой спагетти в соусе, и. пожалуй, надо бы купить настоящего масла, чтобы намазать круассаны Луиджи. На все это ушла тысяча штук, на остальные четыре я накупил картошки, яиц, свинины с анаболиками и телятины с губчатой энцефалопатией. Прочее должно было осесть этим вечером в баре Луиджи; не считая того, что я уже был ему должен, я мог позволить себе выпить на четыре штуки, но напиться на четыре штуки в баре Луиджи было куда вероятнее, чем на целых десять кусков в какой-нибудь другой забегаловке (не говоря уж о том, что Луиджи всегда готов отпустить в долг). На последние несколько штук я собирался отовариться травкой: за двое суток я не выкурил ни единого жалкого косячка.
Взвесив все «за» и «против», я решил пройтись по садикам улицы Ондина – посмотреть, там ли Ни-ко, и первым делом решить вопрос, как бы подлечиться. Мне повезло, и я нашел Нико, что не всегда просто с утра, полагаю, потому, что утро не мое время. Он сидел на спинке скамьи, поставив свои ботинищи на сиденье. Рядом с ним расположился его дружок, который, кажется, только-только вышел из Маутхаузена. Людям не свойственна золотая середина: либо на тебе костюм от Сильверио Монтесиноса, либо футболка с каким-нибудь дерьмовым логотипом.
– Чего тебе, пися?
– Дурцы на две с половиной.
После паузы, вызванной, как мне почудилось, приступом аутизма, Нико направился в дальний конец сквера с важной осмотрительностью уличного педераста, оставив меня наедине со своим приятелем из Маутхаузена, которому, казалось, тоже глубоко наплевать, будем мы о чем-нибудь говорить или не будем вообще.
– Слушай, а если траву будут продавать на евро, то сколько она тогда будет стоить? – спросил я, скорей всего, чтобы убедиться, что паренек все-таки жив.
– А мне откуда знать, дружище? Куда ни кинь – всюду клин…
Тем он и ограничился, но мне вдруг страшно захотелось узнать, что же тогда будет. Если шесть евро – это тысяча песет, то пять тысяч песет будет тридцать евро. Цифры почти одинаковые, но я не сомневался, что Нико найдет, каким макаром вздуть цену на товар, используя разницу курсов. Паренек между тем, казалось, впал в задумчивый настрой, который лучше было не нарушать, так что я вытащил «дукатину» и присел на скамейку перекурить. Торчки тем и хороши, что можно хоть полчаса просидеть рядом с ними, покуривая, и ничего не случится, настолько они заворожены своим собственным внутренним миром. Совсем не то что оказаться наедине в лифте с каким-нибудь госслужащим, который за полминуты вымотает любому все нервы. Понятно, что торчки неисправимы по следующим пунктам: они никогда не шутят, у них нельзя одолжить денег, и если кто-нибудь из них сцепится с уличным регулировщиком или преподавателем логики, то на говно изойдет, только чтобы доказать, каким должен быть правильный порядок движения транспорта и как теза соотносится с антитезой. Так что я вытапщл из кармана карточку, которую мне дал The First, чтобы посмотреть, далеко ли расположен интересующий его адрес; «Жауме Гильямет, № 15» – было написано на карточке его неподражаемым почерком. Для развлечения я попытался мысленно установить, где находится дом пятнадцать; улицу эту я хорошо знаю – дом номер пятнадцать скорей всего расположен в ее центральной части. Так же мысленно я попробовал пройти по улице Гильямет, пытаясь вспомнить все здания по правую и левую руку, но всякий, кто решится предпринять подобное, убедится в одной из моих самых оригинальных гипотез, ошибочно приписываемой Пармениду, согласно которой в реальности имеются дыры, и немалые. Тут пришел Нико, принес товар, и на этом мое астральное путешествие закончилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115