Она не могла привыкнуть к своему дряблому, отвисшему животу, который долгое время был упругим и эластичным, служа надежным вместилищем развивавшемуся ребенку. Ее грудь воспалилась, на сосках появились трещины, кормить младенца стало мучением.
Барри тоже иногда причинял ей боль, ненароком кусая грудь, но его можно было простить: возбуждая ее соски, он тем самым воздействовал и на клитор. Ребенок, в отличие от него, доставлял ей одни страдания. Чувство материнства не просыпалось, и ребенок ей даже начал казаться маленьким сморщенным старичком, капризным и желчным, и к тому же страдающим энурезом. Пеленки приходилось менять бессчетное число раз, выслушивая при этом оглушительный рев. Впрочем, ребенок редко когда не плакал, а стоило его приподнять, и он, казалось, нарочно дергал ее за волосы. Однажды он так ударил ее кулачком, что чуть не сломал ей нос.
Перед тем как родить, Пейтон наивно предполагала, что, освободившись от бремени, она станет вести размеренную, спокойную жизнь, занимаясь домашним хозяйством и гуляя с ребенком в парке. Действительность посмеялась над ней. Как правило, бессонные ночи, утомительное кормление грудью, неизменно сопровождавшееся отрыжками малыша, грязные пеленки, испускающие зловоние, бесконечный оглушительный плач вечно чего-то требующего ребенка – вот с чем столкнулась Пейтон. Она едва находила силы, чтобы возить его на оздоровительную гимнастику, каждый раз немало удивляясь жизнерадостности мамаш, посещавших вместе с детьми ту же группу.
Пейтон несколько раз звонила Виктории, надеясь, что встреча с близкой подругой позволит ей немного встряхнуться, но Виктория всякий раз предложение отклоняла, то ссылаясь на неважное самочувствие, то на скверное настроение, вызванное разрывом с очередным кавалером.
Пейтон сочла, что, отказываясь от встречи, Виктория, видимо, ей завидует – то ли ее семейному положению, то ли просто счастливому материнству. Нашла к чему испытывать зависть! Но вот однажды, чуть ли не год спустя, Виктория позвонила сама.
– Не думай, Пейтон, что я забыла тебя, – застрекотала Виктория, – просто у меня было множество дел, хватало и неприятностей, и я не хотела портить тебе настроение. Я могу приехать сегодня.
К приезду подруги Пейтон решила принарядиться, отобрав брюки, сшитые на заказ, светлый кашемировый кардиган и туфли – последний писк моды. Однако прежде она надела бюстгальтер, придававший ее груди наибольшую сексуальность. Наряд дополнили ювелирные украшения из тусклого золота. Подвели только туфли, вернее, их высокие каблуки, неудобные, как ходули. Но порой пустить пыль в глаза можно и ближайшей подруге.
Одевшись, Пейтон собралась пойти в супермаркет: холодильник был почти пуст. В супермаркете всегда толпился народ, а узкие проходы между стойками раздражали, но здесь можно было купить жареные телячьи котлеты, копченую рыбу, готовую запеканку, свежую выпечку…
Виктория увидит, что ее жизнь разительно изменилась, что она выбралась из грязи и нищеты, став почтенной замужней дамой, живущей если и не в роскоши, то в достатке. Бедняжке Виктории выйти замуж не удается, хотя она и усердствует, стараясь завлечь в свои сети всякого, кто хотя бы чуть приглянется.
Однако увидеться с подругой не удалось. Виктория позвонила, горестно сообщив, что у нее новая неприятность и потому она не приедет. Пейтон расстроилась:
Виктория была единственным человеком, с которым можно пооткровенничать, поговорить по душам. Неужели она и впрямь ей завидует? Если бы Виктория родила, Пейтон себя бы ждать не заставила, вмиг бы примчалась. Тогда Пейтон еще не знала – и узнала лишь спустя много лет – что Виктория ВИЧ-инфицирована.
Воспользовавшись тем, что Кэш спит, Пейтон положила его в коляску и отправилась в супермаркет. В магазине, как могла, поторапливалась – не приведи господь, Кэш проснется. И все-таки он проснулся, когда она случайно тряхнула коляску, стараясь разминуться в узком проходе с опиравшейся на палку тучной старухой. Проснувшись, Кэш завопил благим матом. Пейтон всегда раздражали люди, приходившие в магазин с грудными младенцами, из которых редко кто не орал. Теперь она ругала саму себя: мало того, что Кэш захлебывался слезами, от него еще и невообразимо несло.
Пейтон покатила коляску к кассе, по пути пополняя корзину. Рыбный салат, икра, чеддер, устрицы, яблоки, сливы, дыня обошлись почти в двести долларов. Пейтон тяжко вздохнула. Когда Барри получит счет, без нравоучений не обойтись. Как пить дать, он будет долго брюзжать и обязательно упомянет, что несравненно дешевле приготовить рыбный салат самой.
Впрочем, она сама виновата: польстилась на сытую, беззаботную жизнь. Не лучше ли было работать, как Нелл, в каком-нибудь кафетерии, пусть за гроши – ей бы хватило. Не было бы ни занудного мужа, ни вечно плачущего ребенка, ни квартиры с дорогостоящей мебелью, с которой нужно сдувать пылинки. Она была бы свободной, ни от кого не зависящей. Как жаль, что эту свободу она не ценила раньше.
Выйдя из магазина, Пейтон неожиданно вспомнила, что забыла купить молоко, масло, йогурт, – а главное, сидр для Барри, который, составляя список необходимых продуктов, начал именно с сидра. Список она впопыхах оставила дома, и, если не купить сидра, нотаций не избежать. К счастью, Кэш снова уснул, и Пейтон покатила коляску обратно.
Наполнив снова корзину и не забыв купить сидр, Пейтон заняла очередь в кассу, оказавшись за негром, высоким, тощим и на вид неповоротливым человеком с курчавыми волосами; его черная кожа отливала голубизной. Заметив Пейтон, он улыбнулся и поздоровался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97