По-моему, такого рода мародерством особенно грешила компания французских туристов – когда я встречал их на выходе из ресторана, физиономии у них были такие, как будто они съели по десять миндальных ломтиков каждый, да так, наверное, оно и было – оставшиеся кусочки кекса были аккуратно выпотрошены. Эти французы были в основном пенсионного возраста и ходили стайками. Однажды я ждал в вестибюле своих товарищей по путешествию, и пожилая француженка, глядя на меня, обратилась к своему спутнику на чистейшем русском языке:
– Взгляни, Мишель, типичный голландец: длинный, скучный и с трубкой.
У меня было сильное желание сказать по-русски что-нибудь вроде: «С нами, блин, голландцами, шутки плохи, мать вашу так!», – но я не стал разочаровывать трогательных эмигрантов, по-видимому, еще первой, послереволюционной, волны.
Выпив кофе и попробовав голландского хлеба, мы двинулись в путь. На этот раз мы выбрали второй способ передвижения – узкая дорога петляла через городки и деревушки, прямо у обочины паслись массивные коровы, провожая нас чувственными взглядами. Тюльпанов не было, зато одуванчиков – море. Кое-где попадались желто-зеленые рапсовые поля.
– Здесь нет тюльпанов, – сказал Альберт, словно прочитав мои мысли. – Тюльпаны на западе, в полдерах.
В полдерах – так в полдерах. Наш путь лежал в музей Кроллер-Мюллер, расположенный в национальном парке недалеко от Арнхема. Восточный въезд в парк оказался закрытым для машин, поэтому, взяв туристский проспект, нам пришлось объехать весь парк. На первой страничке проспекта было жирно написано: «Белые велосипеды». Почему белые?
Наконец мы оказались у западного въезда. Здесь нас заставили выйти из машины и вытереть ноги о специальный дезинфицирующий коврик. Колеса машины тоже вымыли специальным раствором – Европа сражалась с ящуром. Мы купили билеты и въехали в парк. Тут же разрешилась загадка белых велосипедов. Оказывается, и загадки-то никакой не было – белые велосипеды называются так потому, что они выкрашены в белый цвет. Сотни этих белых грязноватых стрекоз стояли на площадке – прокат велосипеда входит в стоимость билета. Но в велосипеде большой нужды не было, поскольку все боковые дорожки и тропинки в парке были перекрыты – ящур. По центральной аллее мы подъехали почти к самому музею.
Альберт вкратце поведал нам историю этой необычной галереи.
Музей обязан своим существованием некоей Хелен Мюллер, дочке немецкого промышленника. В 1888 году она вышла замуж за богатого голландского предпринимателя Антона Кроллера, который унаследовал предприятия ее отца. При его поддержке Хелен, по-видимому обладавшая незаурядным художественным вкусом, начала собирать коллекцию живописи. К концу двадцатых годов ее собрание выросло до такой степени, что могло уже называться музеем, но семья в годы Великой депрессии разорилась, и в 1935 году, не имея средств на строительство музейного здания, Хелен передала картины в собственность государства. В парке, купленном когда-то семейством Кроллер-Мюллер, был выстроен и в 1938 году открыт музей живописи. В 1951 году к нему присоединился сад скульптур, где собраны работы Родена, Генри Мура, Барбары Хепуорт и других первостепенных скульпторов.
Но главное сокровище музея – огромное собрание картин Ван Гога, что-то около двухсот штук. Такое ощущение, что в какой-то период времени Хелен покупала все работы Винсента, которые ей попадались. Благодаря этому можно четко проследить хронологию развития болезни. Или гениальности. От бесчисленных едоков картофеля (их там, наверное, штук пять – не едоков, а картин, разумеется) и мрачноватых голландских пейзажей ко все более туго закручивающимся в заряженные почти нестерпимой энергией жгуты оливковым деревьям и кипарисам. Все синее и театральнее становится вечернее небо, на котором расплываются огромные, как сквозь слезы, звезды. Рваные башмаки (как минимум четыре варианта), в более ранних картинах просто подкупающие своей нищенской живописностью, уже не просто стоят на струганом деревянном полу, они выведены из баланса, агрессивны, в них легко угадывается угроза – топтать. Кафе в Арле – островок неживого лимонного света в подступающем все теснее мире ночи. То, что почти все картины, в том числе и очень известные, представлены в нескольких вариантах, помогает ясно понять, что происходило с Винсентом в 1884–1889 годах, в период его увлечения абсентом (прошу прощения за невольную рифму Винсент – абсент). Я, кстати, до этого не знал, что абсент, помимо опьяняющего, оказывает еще и галлюциногенное действие. Теперь знаю. Как говорил тот старый домашний врач, ставя диагноз пневмонии: «Это же видно!»
Помимо Ван Гога, много работ Ренуара, Сёра, Синьяка, Пикассо, Леже и конечно же Мондриана, которого Альберт не признает, но все равно гордится, что тот голландец.
Альберт: Мондриан начинал как вполне реалистичный художник, а потом перешел к раскрашенным квадратам. Я этого не понимаю, зато текстильные и обойные фабрики в восторге.
Видя наше удивление и восхищение, Альберт прямо сиял, как настоящий гостеприимный хозяин, которому удалось приятно поразить гостей.
К сожалению, у нас было не очень много времени – сад скульптур был уже закрыт, в пять часов закрывался и сам музей, и к тому же мы должны были успеть до семи часов объявиться в отеле в Гауде. Мы вышли на улицу, по-моему, самыми последними и даже не купили каталога – киоск был уже закрыт.
Кратчайшим путем выехав на автобан, мы меньше чем через час были в Гауде. Альберт настоял, чтобы мы съехали с автобана не у самой гостиницы, а немного раньше, чтобы проехать по дамбе вдоль живописного большого озера, на котором я, к своему удивлению, заметил воднолыжника – было не больше двенадцати – пятнадцати градусов, а температуру воды – конец апреля!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46