Отдай! Она – в грязи! Отдай в грязи! Я погадать хочу! Гадай! Еще хочу спросить! Спроси!..» В восьмом классе Алю полюбил странноватый мальчик Бугров, он написал ей сто тридцать семь писем абсолютно неразборчивым почерком.
А несколько лет назад Алька сама полюбила своего лечащего стоматолога, спала и видела его рядом, с бормашиной наперевес. Записывалась к нему на прием каждый день, но, к сожалению, ее прекрасные зубы скоро подошли к концу – в плане потребностей в лечении. Но стоматолог уже заподозрил своим стоматологическим умом неладное: «Девушка, – сказал он, вынимая руки в беловатых перчатках из подругиного рта, – вы меня прямо преследуете!» «Какая чудовищная ложь! – с чувством ответила Алька. – Я просто слежу за зубами!»
01.25
Доктор, я не сплю. Тихо в лесу, только не спит барсук…
Сегодня опять видела жену В. Ну как – видела… Иду себе по улице, никого не трогаю и вдруг – глядь! Жена В.! Специально ведь таскалась на нее смотреть – как гуляет со своей мальтийской болонкой, сорок кило собачьего жира под кудлатой грязно-белой шерстью, кличка Афродита.
Это какое-то запретное, извращенное удовольствие, болезненное, жалкое, но не могу себе в нем отказать, доктор. Хотя все относительно, как утром промолвил мой начальник, продавая в банке евро, все относительно, кому 98 000 российских рублей – зарплата за три месяца, а мне вот на замену бокового зеркала у «хаммера» не хватит. Бедный Олаф, если б он знал, он бы свихнулся окончательно, я не про начальническое зеркало, ведь сколько говорено-переговорено, обещано-переобещано, не знаю, есть ли такое слово, а каждую неделю, а то и чаще, я, как намагниченная, прихожу в этот ИХ чахлый скверик, стараюсь еще не повторяться в одежде (Мата Хари доморощенная): чередую пуховик, просто куртку, шубу, дубленку… Знаю, что выходят они около полудня, безобразная жирная болонка и В-вская жена. Мы с Вами обсуждали, доктор, эту ситуацию. Не думаю, что это нормально. Хоть Вы меня и успокаивали.
Сегодня тоже, с мерзким лаем, как обычно, вылетела ИХ собачка (моя дочь в детстве сама придумала и очень гордилась странноватой загадкой: лежит собачка, на хвосте – болячка, никто не мог угадать, доктор, а Вы? речь о спичке идет), мне кажется, что эта Афродита сжирает в день примерно тонну всякой жратвы. За псиной – Она. Маленькая, толстоватая, кажется какой-то слабой, неуверенная походка, немного заплетается нога за ногу… «пучеглазая еврейка без бровей, ресниц и сисек», как поется у Лаэртского… умный Антоновский из рекламного агентства очень ценил Лаэртского, и я, вслед за ним, оценила тоже, слушали так – один наушник у Антоновского в ухе, другой – у меня.
Молодая комсомолка в синей юбочке короткой едет на велосипеде по рабочему кварталу…
Но это я злобствую, конечно, ничего отталкивающего в ее внешности нет, и я представляю, что когда-то пятнадцать лет назад В. без памяти в нее влюбился, гладил по кудрявой голове, заглядывал в темные глаза, называл малышкой.
«У нее светлая голова», – постоянно твердил он, восхищался ее умом, образованностью, а мне хотелось по-дикарски подпрыгнуть к ней на одной ножке, высунуть язык и сварливо проорать: «Умная! Умная! У себя под носом ни фига не видишь, умная! А еще очки надела!» Очков, кстати, у нее – нету.
Жена В. – отдельный разговор, доктор, и у меня расплавляются внутренности, когда я ее (случайно, ха-ха!) наблюдаю раз в неделю в ИХ скверике, а я это все равно делаю. Жалкая. Жалкая. Я про себя.
…Надо сейчас же перестать об этом, вот сейчас взять и сменить тему! Все, все.
02.15
Выплыл из спальни сонный Олаф, заботливо поинтересовался, какого хера надо платить сумасшедшие деньги врачу-психотерапЭвту, если я как болталась по ночам, так и болтаюсь? Муж мой, классический любимчик дам всех типоразмеров, и еще я все время забываю, какой он красивый.
Вообще он молодец, Олаф. Даже и не подглядел, что я тут тюкаю себе по клавишам, а ведь ему интересно, знаю. Вот это и называется у Человечества: самообладание. Наверное, твердо подозревает – хорошо сказано: твердо подозревает – что я описываю ЭТУ МОЮ ИСТОРИЮ с В. А я пока и не начала. Ни словом, не…
Недавно перечитывала Каледина «Коридор», там стих. Вернее, не в «Коридоре», а в небольшом рассказе «Ку-Ку», и я очень, очень люблю его:
«И нальют вина, и без капли вины поднимут круглые кружки выше за тех, кто выжил, за тех, кто вышел сухим из воды и живым из войны… За тех, кто ни разу не был убитым, за кем война не захлопнула пасть, за тех, кому не случилось пасть смертью храбрых на поле битвы… На поле битвы, на битом поле с прибитым овсом и подбитыми танками, где вороны трудятся над останками, а трупы тихо хохочут от боли… Выпьют за бомбы, что не упали, за неразорвавшиеся мины, за осколки, прошелестевшие мимо, за пули, которые не попали… За тех, кто пережил, выжил, ожил, за тех, кто не спит замогильными снами, за тех, кто вынес из боя знамя из собственной продырявленной кожи…»
Я нагло думаю, что это про меня. Из собственной продырявленной кожи…
«Как ты думаешь, я не умру?»
Вот и я не знаю.
02.30
Для успеха терапии все-таки буду писать, бессовестно лицемерю сейчас, потому что хочу на самом деле это вспоминать, обожаю загонять себе иголки под ногти, ходить по лезвиям, вечно трогать больной зуб, прыгать на больной мозоли, посыпать раны солью, ну сумасшедшая, доктор, а другие к Вам не ходят.
03.00
Со Снежаны Константиновны все началось.
Действие первое: «Снежана Константиновна как она есть и ее временная потеря нетрудоспособности».
Подруга моя Снежана Константиновна (девиз «Никто не обидит меня безнаказанно») – очень подвижная – стремительно выбегает из подъезда, забывает дома дочь с ранцем, возвращается за дочерью, бежит к машине, вспоминает, что не выключила телевизор, плюет на телевизор, мчит в школу, препирается с вахтершей насчет сменной обуви, мчит на работу, набирает мой номер и ругается, что я ей не перезвонила вчера вечером, а я не перезвонила потому, что озверевший от многочасовой трепотни муж связал меня телефонным проводом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11