Майор Эмери сказал, чтобы я предупредил тебя, если встречу…
– Что? – Коул недоуменно вскинул брови. – Какого парня?
– Твоего сына, конечно, – ответил Тейлор. – Он родился в феврале. Как я слышал, отличный малый. Капитан Элсворт ездит туда часто и рассказывает, что оба – и мать, и ребенок – чувствуют себя прекрасно. Не помню точно, как его назвали, но Элсворт говорит, малыш крупный, здоровый и волосы уже такие, что многие девушки позавидуют… Коул, в чем дело? Ты что, ничего не знал? Только прошу тебя, не несись как сумасшедший, после того, что сегодня здесь случилось. Будь осторожнее. Слышишь, Слейтер? Большинство парней из Армии Союза убили бы меня, если б узнали, что я позволил тебе ускользнуть. Понял?
– Я буду осторожен, – ответил Коул.
Да, он будет осторожен. Он будет дьявольски осторожен. Ведь надо же кому-то задать Кристин трепку!
Почему она ничего не сказала ему?
Четвертое июля 1864 года выдалось жарким и влажным, ни ветерка. Для Кристин этот день был трудным. Слишком много надо было сделать, о многом подумать. Главное – выделить, что для нее самое важное, поскольку если беспокоиться о пустяках, так можно с ума сойти.
Но четвертое июля было особенно трудным днем.
Везде отмечали праздник. Солдаты-юнионисты салютовали из винтовок, фермеры устраивали фейерверки. Каждый оружейный выстрел напоминал Кристин, что ее муж мог встретиться с ее братом на поле боя в любой момент, что война на самом деле еще не закончена, что страна, празднующая свой день рождения, все еще разделена.
В воздухе стояла дымная завеса, шум не давал малышу уснуть, он капризничал. Кристин сидела с ним внизу, в гостиной, и Дэниел, сынишка Далилы, которому было почти три года, играл рядом, смеялся и строил малышу забавные рожицы. Затем Коул Гейбриэл Слейтер решил, что терпел довольно, он положил в рот один из своих пухленьких маленьких пальчиков и заревел в полный голос.
– И так целый день! – воскликнула Кристин. Она взяла ребенка и пошла с ним наверх. Далила, оторвавшись от шитья, посмотрела ей вслед. Шеннон молча перебирала клавиши спинета. Самсон покачал головой.
– Жаркие дни стоят, Господи, какие жаркие дни, – пробормотал он. – Скоро придут негры. Пойду отнесу им тушеного мяса.
Кристин присела на кровать со своим неугомонным сыном и расстегнула блузку, что бы покормить его грудью.
Она кормила мальчика и улыбалась, глядя, как он сжимает сосок с удивительной силой, и, как всегда при кормлении, ее охватила бесконечная нежность, она притянула его маленькое тельце ближе к себе. В последний месяц цвет его глаз изменился, они стали серебристо-серыми, совсем как у Коула. А волосы у него почти как у нее, только светлее. Ее мальчик красив, несомненно красив. Он родился десятого февраля. Она гладила его щечку и улыбалась, вспоминая тот день. Шел снег, и было очень холодно; она несла сено лошадям, когда почувствовала первые боли. Доктор Кавано не сможет приехать из города, ей тоже не добраться к нему. Пит ужасно расстроился, а Далила заверила ее, что пройдет еще немало времени, пока ребенок родится. Это ее успокоило.
Сколько времени прошло? Кристин показалось, что вечность. Какая несправедливость, думала она, мужчины уходят на войну, подставляя себя под пули, в то время как женщины в страшных муках рожают детей. Она металась и кричала, что ненавидит Коула Слейтера, равно как и вообще всех мужчин в мире. Если останется жива, клялась она, ни за что в жизни больше не будет рожать.
Далила прятала ухмылку и заверяла Кристин, что она обязательно останется жива и, вероятнее всего, родит еще с полдюжины детишек. Шеннон, влюбленная в капитана Элсворта, мечтательно заявила, что ни за что бы не стала причитать и жаловаться, если бы оказалась на месте сестры.
Когда боль отступила, Кристин улыбнулась Шеннон.
– Ты, в самом деле, любишь капитана Элсворта?
Шеннон кивнула, глаза ее заблестели.
– О Кристин! Он спас мне жизнь, поймал меня, когда я падала. Он вел себя как герой. О Кристин! Разве у тебя к Коулу не такие чувства?
Кристин задумалась. О да, ее сердце всегда радостно билось, стоило ей увидеть его. Она вспомнила его объятия, страсть и нежность. С каким-то трепетом вспомнила, как он порой смотрел на нее, как ласкал ее этот взгляд. Вспомнила высшее наслаждение…
Затем на память пришли его гнев и раздражительность, вспомнилось, каким холодным и отчужденным стал Коул, когда она попыталась расспросить его о прошлом. Он любил другую женщину, и хотя та женщина умерла, она всегда останется соперницей Кристин.
– Коул герой! – шептала Шеннон. – Кристин, как ты можешь забыть это? Он пришел сюда и спас нам жизнь! И если тебе кажется, что у тебя тяжелые роды, то… это Бог наказывает тебя за то, что не сказала мужу о ребенке!
Я хотела сказать, чуть не вырвалось у Кристин. Но как объяснить отчужденность Коула, стоило ей заговорить о несчастье, случившемся с его женой, как объяснить, что Коул вовсе не любит ее?
– Что он мог сделать? Идет война… – только и ответила она.
Страшная боль снова сжала Кристин, словно тисками, и она начала честить Коула. Шеннон лишь смеялась.
Кристин родила малыша на рассвете. Когда он лежал у нее на руках, красный и пронзительно кричащий, Кристин поняла, что до сих пор никогда не испытывала такую любовь и такую нежность. И она истово молилась, чтобы отец ее ребенка был жив, чтобы он вернулся домой, и они были бы все вместе. Она клялась, что никогда не станет задавать ему вопросы, на которые он не сможет ответить, и не станет просить у него то, что он не готов ей дать…
Кормить ребенка было самой большой ее радостью. Кристин забывала обо всем, забывала о войне и даже о том, что отца ее ребенка, может быть, уже нет на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79