Иногда ему казалось, что стоит только протянуть руку, и он коснется ее. И тогда он видел как наяву ее волосы, спадающие на плечи, удивительную голубизну глаз…
А иногда по ночам ему снились кошмары: запах дыма, звуки выстрелов; его жена – его первая жена, – убегающая от грозящей ей опасности…
Коул страдал, находясь вдали от Кристин. Он нуждался в ней. Он желал ее. Со слепой, обжигающей страстью желал ее. Но он знал, что ночные кошмары не оставят его до тех пор, пока жив убийца его жены. Не оставят, пока идет война.
Он снова натянул поводья и медленно поехал к дому. Дыхание его становилось чаще, сердце колотилось сильнее. Казалось, кровь быстрее течет по жилам. Ему стало жарко, он нервничал. Он так давно не видел ее. Почти полгода.
Но она его жена.
Коул глотнул воздуха и стал представлять себе их встречу. Он вспомнил ночь перед своим отъездом, возбуждение, огнем горевшее в его теле, – огнем, обжигавшим его сердце, проникавшим в легкие, жегшим кончики его пальцев.
Не так уж плохо все у них было, подумал он. В подобных обстоятельствах могло быть и хуже. Вот когда кончится война…
Коул снова остановился, гадая, кончится ли вообще когда-нибудь эта война. Начиная с 1855 года в Канзасе и Миссури люди жили в условиях непрекращающихся перестрелок, первое сражение за форт Самтер произошло только в апреле шестьдесят первого. Затем Коул мрачно вспомнил, как повстанцы думали, что смогут наголову разбить янки за две недели, и янки перед битвой при Манассасе считали, что легко расправятся с конфедератами. Но Север был более непреклонен, чем это воображал Юг, а Юг – более полон решимости бороться, чем Север считал возможным. И война все тянулась и тянулась. Уже два года… и конца не было видно.
Состоялось немало крупных сражений. Восточный фронт, Западный фронт. Флот юнионистов, флот конфедератов, морские бои бронированных судов. Пал Новый Орлеан, в осаде Виксберг. В памяти людей все еще битва при Антиетаме, когда на земле лежали горы трупов и текли реки крови.
Коул взглянул на свои потертые перчатки. Он был в полной форме. На серой шерстяной накидке и куртке сверкали золотые кавалерийские эполеты; теперь он официально считался разведчиком, приписан к кавалерии, и никто больше не мог его назвать шпионом. Это важное различие, подумал Коул. И особенно важно, что в качестве разведчика он мог проводить много времени, наблюдая за обеими сторонами границы, проходящей между штатами Миссури и Канзас. Он уныло вспомнил, чего это стоило. В январе он предстал перед Кабинетом правительства конфедератов и честно доложил о своих наблюдениях; так честно, как только мог, рассказал о действиях джейхокеров. Джим Лейн и Док Дженнисон, которые командовали джейхокерами, – красноногие, как их называли иногда из-за их формы, – были настоящие звери.
До конца своих дней Коул будет ненавидеть джейхокеров. До конца своих дней будет мстить им. Но ненависть его поутихла, когда он увидел, что идет настоящая война, в ходе которой люди в синем и люди в сером сражаются с определенной долей человечности и порядочности. Отдельные могущественные политики и военные руководители юнионистов осознавали жестокость джейхокеров, и люди, подобные генерал-майору Хэллеку, научились их контролировать.
Но никто не контролировал Куонтрилла.
Этой весной генерал Роберт Ли стал командующим Армией Конфедерации. Когда Коул познакомился с этим высоким, исполненным достоинства человеком, то высказал все, что думал по поводу войны: война отвратительна, отвратительны кровь и смерть, отвратительны стоны и крики солдат, искалеченных и умирающих на искореженной снарядами земле. Но ничего нет более отврати тельного, чем пренебрежение гуманностью, бесчеловечность, царившие на границе Канзаса и Миссури. Генерал Ли долго и внимательно слушал Коула, его сообщения выслушал и президент Конфедерации Джефферсон Дэвис. Джуда П. Бенджамин, военный министр, прислушался к советам Коула, и когда Куонтрилл попросил содействия и признания, его просьбу отклонили.
Коул думал о том, прекратится ли когда-нибудь насилие, о том, сможет ли он когда-нибудь очистить свое сердце от ненависти.
Внезапно он забыл о войне, забыл обо всем. Он увидел колодец слева от дома и Кристин, набиравшую воду. Она только что вытащила ведро воды.
Волосы ее были заплетены в косы, но несколько золотистых прядей выбились из плена заколок и упали на плечи. На ней была простая льняная юбка без кипы нижних юбок, верхние пуговицы блузки расстегнуты. Зачерпнув ковшом в ведре, разгоряченная, она жадно пила холодную воду, затем, откинув назад голову, стала лить воду из ковша прямо на лицо и шею.
У Коула засосало под ложечкой, сильнее забилось сердце. Она казалась ему сейчас та кой соблазнительной, такой чувственной… Он пришпорил лошадь.
Коул скакал галопом. Кристин обернулась, удивленная. Вода текла по блузке, и мокрая ткань обрисовывала ее грудь. При виде его глаза Кристин расширились – сначала от замешательства, как он думал, затем от радости узнавания. Он подъехал, спрыгнул с лошади. Ее лицо было влажным, губы приоткрыты. Она была сейчас изумительно хороша.
– Коул… – пролепетала она.
Он с силой притянул ее к себе. Отыскав ее губы, жадно поцеловал, и поцелуй этот оказался слаще, чем он мог себе представить. Она была так женственна… Он расстегнул блузку и дотронулся до ее груди, нащупав твердый, как камешек, сосок. Она обмякла в его объятиях. Она задыхалась и дрожала от его прикосновений. Губы раскрылись шире, впустив его язык в жаркую влажность ее рта.
И вдруг Кристин стала вырываться. Он, изумленный, ослабил объятия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79