«Как была шлюхой, так и осталась, хоть и пить бросила».
Как-то после обеда я пришел к Сусане немного раньше обычного. Она спала, а сеньора Анита бродила по дому в халате. Войдя на террасу, она посмотрела в окно и убедилась, что Финито и Хуан еще не заняли свое обычное место напротив ограды.
– Даниэль, малыш, сделаешь доброе дело? – Она нервничала, и я решил, что по секрету от Форката, который еще не выходил из своей комнаты, она отправит меня в таверну. – У меня кончился аспирин… Аптека сейчас закрыта. Попроси в таверне таблеточку, вдруг у них есть… а заодно принесешь мне немножко коньяку… Ладно, ладно, только аспирин.
Когда я вернулся, Форкат уже сидел на террасе, а сеньора Анита успела одеться на работу. Выглядела она по-прежнему несколько вызывающе: фиолетовые туфли на высоком каблуке, тонкие черные чулки, светлая плиссированная юбка из тех, что она любила, белая блузка с глубоким вырезом и широкий клеенчатый пояс бирюзового цвета. Короткие светлые кудряшки ее молодили, придавая облику озорную выразительность; к щеке у самого рта прилипла пушинка сигаретного пепла, – я подумал, что она украдкой курила и Форкат будет ее ругать, но тот не сказал ни слова. Она чмокнула Сусану в лоб, взяла сумку и, перед тем как уйти, положила в рот две таблетки аспирина, запив их стаканом газировки.
– С тех пор как я бросила пить, у меня частенько болит голова, – сказала она. – Коленка прошла, зато голова раскалывается. Что за жизнь! Может, это от газировки?
Сидевший в ногах у проснувшейся Сусаны Форкат с улыбкой наблюдал, как Анита допивает воду. Он сидел нога на ногу, кисти его длинных покрытых пятнами рук свисали с колена, словно у каторжника, закованного в кандалы. Тем не менее они не походили на усталые руки смирившегося со своей участью неудачника: казалось, в них дремала какая-то неведомая сила.
– Ничего у тебя не болит, – сказал он строго. – Просто тебе кажется. Вот и все.
Сусана засмеялась и закашлялась, а сеньора Анита поставила стакан и сумку на стол и пробормотала:
– Мошенник.
В следующий миг она сбросила туфли, подтолкнула Сусану, чтобы та передвинулась чуть дальше, и улеглась на кровать головой к Форкату, уперев ноги в изголовье, а затылком прижавшись к его коленям, после чего обеими руками взяла его правую руку и положила себе на лоб, затем слегка отстранила ее и снова прижала ко лбу – и проделала так несколько раз, словно прикладывая горячий компресс, после чего закрыла глаза и вздохнула с облегчением. Мы с Сусаной переглянулись.
– По-моему, ты выбрала неудачное время, Анита, – заметил Форкат.
– Если мне не станет лучше, я не смогу работать, – ответила она. – Ты даже не представляешь, как мне плохо.
– Ничего у тебя не болит.
Он приподнял руку и держал ее теперь в нескольких сантиметрах ото лба. Сеньора Анита опять попыталась ее опустить, но Форкат не давал этого сделать. Множество раз возвращаясь мысленно к этому эпизоду, я приходил к одному и тому же выводу: целительный эффект процедуры состоял не просто в непосредственной близости его рук, но прежде всего в тепле, которое они излучали, в особенных волнах, исходивших от покрытой пятнами кожи и облегчавших боль. Прошло минут десять, сеньора Анита казалась спящей. Я открыл папку и достал карандаши, делая вид, что занят рисунком, на самом же деле зорко наблюдая за происходящим. Прежде всего меня интересовал крошечный зазор между ладонью Форката и лбом сеньоры Аниты, я ждал, не появится ли там какое-нибудь свечение, искра или нечто похожее, потому что именно там, в этом зазоре, рождалось что-то необъяснимое. Сусана не хотела смотреть на неподвижно лежавшую мать и притворялась, что ей все равно, но в глубине души не одобряла происходящего.
И представьте себе, сеньора Анита встала как новенькая, что саму ее нисколько не удивило; несомненно, Форкат помогал ей уже не в первый раз.
– Вот видишь, – сказала она, – теперь я чувствую себя намного лучше.
Она тряхнула кудрями, надела туфли и потрепала Форката по волосам. Затем еще раз поцеловала Сусану, вздохнула, повесила на плечо сумку и, уже на полпути к двери, вдруг тихо заплакала, улыбаясь сквозь слезы. Тогда я не понимал, что творится в ее душе, но сейчас знаю: должно быть, она испытала то особенное состояние полноты жизни, которое ей довелось пережить лишь несколько раз.
– Мама, почему ты плачешь? – жалобно спросила Сусана, привстав на коленях в кровати. – Пожалуйста, не надо! Ну пожалуйста!
Сеньора Анита сразу же успокоилась, торопливо простилась и вышла, однако, не дойдя до двери, вернулась, взяла Форката за руку и потянула за собой. Они быстро пересекли гостиную, затем прошли по коридору к входной двери, где – мне всегда хотелось так думать – она на прощанье его поцеловала. Я не был свидетелем этой сцены, однако она запечатлелась в памяти так отчетливо, что со временем я забыл, что ничего этого на самом деле не видел, – как встретились их губы, как они крепко обнялись в полумраке прихожей.
Несколько часов спустя, когда Сусана заканчивала полдник – неизменный стакан молока и бутерброд, – ее зашли проведать братья Чакон, как всегда с сумкой, набитой эвкалиптовыми листьями и стопкой книжек и комиксов, перевязанных бечевкой. А потом, завороженные косящими зрачками Форката и его властным голосом, мы покинули таинственную тихую террасу, залитую багровым вечерним солнцем, и оказались на другой освещенной солнцем террасе в квартире Чень Цзинфан, откуда открывался вид на пристань и реку Хуанпу.
3
Ким находится в Шанхае уже третий день, когда раздается телефонный звонок из парижской клиники «Вотрен»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67