Сейчас, когда важно сохранить возбудителя, не лучше ли избегать всего, что может ослабить его силу?
Так возникло обыкновение кормить москитов на себе – поддерживать их жизнь человеческой кровью.
Тридцать тысяч самок, вскормленных на больных лихорадкой папатачи, и двадцать две тысячи вспоенных кровью здоровых мышей отложили яйца на фильтровальной бумаге, оставили свое потомство в глиняных горшках, уснащенных продуктами распада, а сами вскоре погибли.
В Москве Петрищева расставила свои цветочные горшки и с волнением приступила ко второй части эксперимента. В ее распоряжении было несколько сот тысяч яиц, и предстояло решить, как воспользоваться этим богатством, как добиться того, чтобы рождение москитов строго соответствовало потребности в них. Легко себе представить, чем стала бы жизнь в лаборатории, если бы содержимое цветочных горшков в один день обратилось в москитов. Чем кормила бы она эту ораву? Где набрать для нее добровольцев? Без возможности регулировать процессы рождения и развития личинок, ускорять и отодвигать окрыление насекомых ни о чем серьезном нельзя было думать.
Задача была решена. В небольших камерах сконструировали отсеки с температурой зимы Южного берега Крыма. В этих камерах личинки и яйца могли оставаться без изменения. Каждый день выводилось шестьсот – семьсот окрыленных москитов, – рабочая норма для эксперимента. Исследовательница с волнением следила за тем, как вылуплялись личинки, неподвижные куколки и москиты. Это были сыновья и дочери экспедиции, в их жилах текла ее собственная кровь и кровь добровольцев сотрудников.
Настал черед перейти к последней части эксперимента – ответить на вопрос, возникший в свое время еще в Севастополе: сохраняет ли потомство зараженных москитов возбудителя в своем организме? Не является ли переносчик также и резервуаром – основным хранителем заразного начала в природе?
Сейчас, когда Петрищева располагала москитами, выведенными в московской лаборатории из яиц зараженных родителей, и людьми, готовыми подвергнуться эксперименту, последующее выяснить было уже не трудно.
Восемнадцать сотрудников решили дать москитам себя искусать. Из них никто не болел лихорадкой и не бывал в тех краях, где эта болезнь обычно гнездится. Петрищева с удовольствием приняла эту жертву и постаралась ее использовать возможно полней. Она пустила на добровольцев по четыреста самок, родившихся в Москве из яиц матерей, вспоенных в Севастополе кровью больных лихорадкой, и дала насекомым досыта напиться крови сотрудников.
Мы не будем описывать, с каким волнением исследовательница ждала результатов, каждый час прибегая к своим подопытным друзьям и с тревогой заглядывая в их лица.
О, как она жаждала видеть их сраженными болезнью, с высокой температурой, в бреду!
– Как ваше самочувствие? – спрашивала она своих добровольных помощников. – Все так же прекрасно? Хорошо!
Никто не жаловался на боли в спине и конечностях, на щеках молодежи играл здоровый румянец, в движениях сквозили твердость и сила.
– У меня после укусов поднялся аппетит, – уверял ее один. – Хочу повторить заражение.
– А со мной, – сказал второй, – происходит другое. Я стал лучше спать. Сплю крепко, без снов, как ребенок…
Шутки умолкли на пятый день, когда трое из зараженных заболели. Днем позже слегло еще шесть человек, а на восьмые сутки болело уже пятнадцать. На пятьдесят шестой параллели, в Москве, куда ни один москит еще не долетал, в зимнюю пору, когда в природе нет насекомых, в лаборатории Павловского вспыхнула эпидемия москитки.
«Все больные, – записывала Петрищева в дневник, – дали яркие симптомы болезни… У девяти температура выше тридцати восьми, а в трех случаях почти сорок градусов…»
Москит папатачи передает заразное начало потомству. Ни о яйцах, ни о личинках его не скажешь, что они «невинны от рождения» и «зло неведомо им». Первый укус самок несет людям несчастье – они переносчики и резервуар инфекции.
Таков был ответ.
«Первое поколение от зараженных самок москитов, – заключает Петрищева, – опасно для здоровых людей».
Такого рода предположения были уже высказаны однажды в науке.
А второе? А третье? Неужели эта зараженность не прерывается?
Полина Андреевна не успокоится, пока не ответит и на этот вопрос.
Она вывела в Москве тысячу «внучек» севастопольских «бабушек», некогда правивших тризну на телах подопытных больных, и распределила новорожденных между двумя молодыми людьми. Добровольцы получили свою долю укусов и на пятые сутки слегли…
И второе поколение москитов продолжало, таким образом, хранить в себе возбудителя болезни.
Куда же девается запас заразного начала с наступлением осени и зимы? Окрыленные москиты к тому времени погибают, в крови человека возбудитель болезни долго не живет, в организме животных он тоже исчезает.
Ответ мог быть только один: он зимует в личинке и куколке. Опасность гнездится в норе грызуна: летом – в песчанке и в организме москита, а осенью и зимой – в потомстве переносчика лихорадки папатачи.
Петрищева разработала две системы борьбы с переносчиком заразы – москитом. Устно и письменно призывала она сажать на городских пустырях кусты тмина, мяты и герани, отпугивающие своим запахом самок москитов. «Заделывайте щели в полах и стенах домов, – настаивала она, – враг пролезает сквозь мельчайшие щели. Заделывайте норы грызунов – они служат убежищем для переносчиков болезни. Под каждым камнем накапливается сырость, занесет туда ветром сырой лист – и готова москитам среда для откладки яиц и развития.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63