Литвак как-то нетерпеливо и вместе с тем просяще дергает рукой, затем достает из нагрудного кармана прочного вида блокнот в черной с разводами обложке и жирную перьевую авторучку. Борода его аккуратно расчесана, как всегда. На нем крапчатая куртка, прочные ботинки с высокой шнуровкой, из кармашка куртки торчит кончик носового платка, за отворотами куртки шарф. Вид, пожалуй, даже спортивный. Дыша энергичными толчками, через нос, он уверенно выводит своим толстым «уотерманом» буквы, слова. Пишет с нажимом, аж перо скрипит. Скрип пера как будто заменяет ему голос. Написав, протягивает блокнот Ландсману. Почерк четкий, устойчивый.
Я вас знаю
Взгляд старика сосредоточивается, он слегка склоняет голову вбок, оценивая Ландсмана, его мятый костюм, кособокую шляпу, физиономию ищейки… Он узнал Ландсмана, не признав его. Отобрал блокнот, дописал еще слово. Получилось:
Я вас знаю детектив
– Меир Ландсман, – представляется Ландсман, вручая старику свою визитку. – Вы были знакомы с моим отцом. Я сюда с ним иногда приходил. Когда клуб еще размещался в кафе отеля.
Покрасневшие глаза расширились. Удивление в них смешивается с ужасом. Мистер Литвак изучает Ландсмана, не веря не то своим глазам, не то заверению Ландсмана. Он доверяет свои сомнения бумаге.
Невозможно Не может быть что Мейерле Ландсман вырос таким охламоном
– Что поделаешь, – вздыхает Ландсман.
Что вы тут делаете кошмарный шахматишка
– Я ведь был тогда ребенком, – бормочет Ландсман, ужасаясь оттенкам оправдания и жалости к самому себе, явно сквозящим в его голосе. Кошмарный старикан, ужасный притон, поганая, бесцельная игра… – Мистер Литвак, может быть, вы знали человека, он играл в шахматы, еврей, которого могли называть Фрэнком?
Да я его знаю он что-нибудь натворил
– И хорошо знаете?
Хотел бы узнать получше
– Не в курсе случайно, где он живет, мистер Литвак? Давно ли вы его видели в последний раз?
Больше месяца ради Б-га только не говорите что вы из отдела убийств.
– К большому сожалению, именно оттуда.
Старик моргает. Если он потрясен известием, этого по виду его не скажешь. С другой стороны человек, не влггдеющий своими эмоциями, не уйдет далеко с дебютом Рети. Может быть, почерк его перестал поражать такою четкостью…
Передозировка?
– Выстрел.
Входная дверь открылась, впустив двоих новых посетителей, серых и промерзших. Один – долговязый юнец лет двадцати с небольшим, в коротко подстриженной бородке, в слишком коротком плаще, второй – коротышка, плотный, брюнет в курчавой бороде и слишком большом костюме. Стрижки у обоих короткие, неровные, как будто они сами стриглись. Черные ермолки украшены кружавчиками не то вышивками. Вошедшие на секунду замерли в дверях, как будто боясь, что их сейчас вздуют за опоздание.
Старик открыл рот. Голос – как будто открыло рот ископаемое доисторическое животное. Ужасный звук, повреждены голосовые связки. Что он сказал, до Ландсмана дошло не сразу.
– Внучатые племянники.
Литвак подозвал их и вручил карточку Ландсмана плотному коротышке.
– Очень приятно, детектив, – тут же выпаливает коротышка с легким, пожалуй австралийским акцентом. Он усаживается напротив старика, бросает взгляд на доску, тут же хватается за своего королевского коня, двигает его вперед. – Извини, дядя Альтер. Этот, как всегда, долго возился.
Долговязый и здесь возится долго. Он все еще не закрыл дверь, из-за которой доносится рык Берко.
– Ландсман! – Берко припер парочку Фишкин-Лапидус к мусорному контейнеру. – Какого дьявола?
– Бегу, бегу, – отзывается Ландсман. – Мистер Литвак, к сожалению, я должен идти. – Почувствовав ладонью кости, мозоли и морщины на руке старика, он спрашивает: – Где я смогу найти вас, чтобы расспросить подробнее?
Литвак скрипит пером, вырывает листок из блокнота и вручает Ландсману.
– Мадагаскар? – вздымает брови Ландсман, прочитав название улицы в Антананариву. – Новый адрес… – При виде этого адреса, номера дома на далекой рю Жан-Бар, Ландсман ощущает желание бросить гонку по следам мелкого убитого еврейца из жалкого номера двести восемь второразрядной гостинички. Ну, даже и поймает он убийцу. Так что? Через год евреи станут африканцами, здесь, в бывшем шахматном клубе, будут танцевать или выпивать гои, а все до одного уголовные дела заснут вечным сном в девятом шкафу.
– Когда отбываете?
– На следующей неделе, – без особенной уверенности сообщает плотный коротышка.
Старик снова что-то прокаркал, но на этот раз его не понял никто. Он нагибается к блокноту, передает его внуку.
– Человек предполагает. – читает парень, – а Богу и смеяться лень.
11
Иной раз, изловив «черную шляпу» юных лет, копы сталкиваются с высшей степенью непреклонности. Задержанные качают права, ссылаются на свободы, дарованные им великой американской Конституцией. Но иногда они, сломавшись и потеряв всякое чувство собственного достоинства, рыдают до утраты дара речи. Из опыта Ландсман убедился, что мужчины весьма склонны к слезам, когда они после долгих лет уверенного и безопасного существования вдруг обнаруживают, что все это время жили на краю бездны. Задача копа – выдернуть из-под ног подозреваемого этот красивый коврик, маскирующий фатальную дыру. Похоже, Сатиел Лапидус дыру эту заметил. По щекам его струились слезы, из ноздри выделилась и сползла к верхней губе жирная зеленая гусеница.
– Мистер Лапидус скорбит, – сочувственно качает головой Берко, – но причины скорби своей постичь не в состоянии.
Ландсман сует руку в карман плаща в поисках «Клинэкса», к своему удивлению находит;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121