– Навесьте на кого хотите, найдите подходящих. Если не прилипнет, гвоздями прибейте. Что не получится – черные метки и в девятый шкаф.
В девятом «глухари». Прекращенная производством незавершенка. Место, конечно, экономится, но сунуть дело в девятый – все равно что сжечь его на костре и пепел развеять по ветру.
– Похоронить, – конкретизирует Берко.
– Предпринять героические усилия по успешному завершению и, если героизм не поможет, похоронить без всякого геройства. – Бина уставилась на пресс-папье Фельзенфельда, в прозрачной пластиковой калабахе которого застыла городская панорама Ситки. Ширпотреб, дешевый рыночный сувенир. Вокруг торчащей к небу иглы Сэйфти-Пин сгрудились местные «небоскребы», сама игла напоминает скорее наконечник клизмы, вытянутый к невидимой небесной заднице. – Прилепить черную метку.
– Ты… Вы сказали одиннадцать, – говорит Ландсман, морщась.
– Совершенно верно, детектив Ландсман.
– Но, извините, инспектор Гельбфиш, сегодня к утру их стало двенадцать. Не одиннадцать. Двенадцать открытых производством дел у пары Шемец-Ландсман.
Бина раскрывает тонкий сшиватель заведенного Ландсманом дела.
– Это… – Она читает… Или делает вид, что читает, изучает, вдумывается в случай явного убийства при помощи огнестрельного оружия, убийства человека, называвшего себя Эмануилом Ласкером. – Да. Ясно. И вот, показываю, как это делается.
Бина открывает ящик стола инспектора-дезертира Фельзенфельда, теперь ящик своего рабочего стола, как минимум на два последующих месяца, роется в нем, морщась, как будто там валяются использованные ушные затычки. В последний раз, когда Ландсман видел содержимое ящика, эта затычки свободно дрейфовали по его дну. Итог поисков: Бина вытаскивает пластиковый стикер для пометки дел. Наклейка черного цвета. Она отдирает от папки красный стикер, приклеенный Ландсманом, и заменяет его черным; делает это осторожно, задерживая дыхание, как свойственно поступать человеку, когда он обрабатывает болезненный порез на пальце или стирает грязь с ковра. Ландсману показалось, что в эти десять секунд она постарела на десять лет. Бина вытянула перед собой зажатую в двух пальцах папку, небрежно помахала ею.
– Эффективное решение проблемы!
8
«Ноз», как и подразумевает название, – бар для полицейских, да и собственники его – пара бывших нозов. В заведении их всегда клубится густой туман полицейских сплетен и табачный дым, выпускаемый из легких постоянно, в любое время дня и ночи, протирающими локтями мощную дубовую стойку копами. Где же еще дать выход эмоциям, вызванным у персонала сил правопорядка предстоящей Реверсией? Где еще обсудить и осудить изворотливость хитрозадого руководства управления полиции, заблаговременно отводившего все грядущие сверху шишки вниз, на головы подчиненных? Поэтому Ландсман и Берко обогнули «Ноз» по дуге как можно большего радиуса. Миновали они и «Жемчужину Манилы», не поддавшись ее филиппинско-китайским кулинарным изыскам. И «Фетер Шнайер» без них сегодня обойдется, и «Карлински», и «Нюй-Йоркер гриль». Хотя в такие часы эти лавочки все одно закрыты. А в открытых, увы, велик шанс врезаться в знакомую полицейскую физиономию. Открытые в это время кишмя кишат неурочной публикой: копами, пожарниками, спасателями, санитарами «скорой»…
Холод и спешка сгорбили обоих, большого и малого, они топают плечо к плечу, тычутся друг в друга. Дыхание их смешивается с туманом, навалившимся на Унтерштат, приглушившим уличные фонари и огни рекламы, полностью сожравшим гавань и вылизывающим прохожих от кончиков туфель до полей шляп.
– В «Нюй-Йоркере» пусто, там никто не помешает, – заверяет Берко.
– Я там однажды на Табачника напоролся.
– Ой, Меир, я тебя умоляю! Табачник не стырит твоего секретного оружия, Меир.
Хотел бы Ландсман обладать каким-нибудь секретным оружием, лучом смерти каким-никаким, там, подавителем мыслей или иной дрянью из дурацких ужастиков. Чем-нибудь, что смогло бы шарахнуть по вашингтонским коридорам власти, напомнить долбаным америкосам о Боге. Хоть на годик внушить им страх Божий и оттянуть эту Реверсию и сопряженный с нею Исход на год, на век, на вечность.
Они уже было браво направились к дверям «Первой полосы» с ее вечным варенцом и кофием с привкусом бариевой клизмы центральной городской больницы, когда Ландсман заметил на шатком табурете при стойке обтянутый хаки зад Денниса Бреннана. Этот профессионал пера не появлялся в «Первой полосе» уже не один год, с тех пор как приказал долго жить «Блатт», а «Тог» переехал в новые помещения в районе аэропорта. Бреннан оставил Ситку, гонимый ветром перемен, в поисках славы и удачи. Сюда его, скорее всего, занес все тот же ветер, и совсем недавно. Никто ему еще, очевидно, не поведал, что «Первая полоса» – дохлый номер.
– Все, поздно, – буркнул Берко. – Этот поганец нас засек.
Ландсман еще надеется на лучшее. Бреннан к двери повернут задом, изучает биржевые сводки американского ежедневного матраца, ситкинским корреспондентом которого он числился в давние времена, до того как убыл на свои протяженные каникулы. Ландсман хватает Берко за рукав и тянет дальше по улице. Надо найти место, где можно спокойно потолковать, может, что-нибудь проглотить, но без помех.
– Детектив Шемец! Минуточку.
– Поздно, – цедит сквозь зубы Ландсман.
Вот он, перед ними, Бреннан, парень головастый, без пальто, без пиджака, галстук через плечо, грош в кармане, блоха на аркане. Лоснятся локти твидового пиджака цвета пятен от давно пролитой подливки. Щетина взывает к бритве, башку бы ему прочистить, а башмаки почистить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121