Побелевший от злобы сержант, утратив над собой всякий контроль, поднял пистолет и нажал на спуск. Но пистолет дал осечку. Малыш, плача, бежал по полю, прыгая по комьям земли.
– Собачье отродье… – выругался сержант и, перезарядив пистолет, вновь поднял его.
И тогда раздался выстрел. Турок склонился к шее коня, будто хотел его обнять, и медленно сполз вниз, к ногам спокойно стоявшего животного.
Грозев был как в дурмане и не сразу понял, что это стрелял он сам.
– Убили сержанта!.. – истошно завопили двое из всадников и поскакали прочь от берега. – Сержанта убили!..
– Спускайте собак!.. – кричали по-турецки. – Зовите сюда людей!.. Он вон там, в камыше!..
Грозев повернулся, бросился в заросли камыша и помчался к реке. Выскочил на песок, понесся стрелой к воде.
– Вон он!.. Держи его!.. – послышалось у него за спиной. Трое турецких всадников устремились за ним в погоню.
Грозев бросился в воду и поплыл к противоположному берегу. Река здесь делала поворот, образуя глубокую, тихую заводь.
Пули Шлепались в воду рядом с Борисом. Он плыл под водой, лишь время от времени выныривая на поверхность, чтобы набрать в грудь воздуха. Усталость навалилась камнем, он плыл с трудом. На середине заводи снова вынырнул. Сзади стреляли. Он оглянулся. Желтый обрыв и серое небо слились в одно.
Набрав в легкие как можно больше воздуха, он нырнул. Там, где он погрузился, на воде появились и стали лопаться белые пузырьки. Вскоре поверхность ее успокоилась, стала такой же гладкой, как прежде.
– Все, каюк… – произнес один из турок и сплюнул.
Затем все трое повернули коней и поскакали на восток – туда, где сквозь пыль суховея и дым горящих нив двигались вереницы людей.

Часть третья
1
Уже третий день стояла пасмурная погода. Похолодало, деревья во дворе тревожно шумели.
Димитру Джумалии эта резкая перемена погоды была не в новинку. Ежегодно в августе погода вдруг резко менялась, и это всегда напоминало ему об осени, навевало мрачные мысли. В такие дни сильнее давали себя знать и тупые ревматические боли в плече.
В эти дни Джумалия был еще более хмурым, чем обычно. Два дня не ходил в торговую часть города – Тахтакале. Сидя на деревянной лавке под навесом у входа в дом, он медленно прихлебывал кофе и смотрел на все еще пышную зелень во дворе.
В последнее время он вообще стал затворником, лишь изредка вечером наведывался в дом брата напротив, чтобы повидать Жейну.
Приподнятое настроение, овладевшее им вначале, когда были достигнуты первые успехи в войне, внезапная надежда, неопределенная, но радостная, постепенно испарились, задушенные монотонностью его существования. Отход русских по ту сторону Стара-Планины, слухи о мирных переговорах вновь сломили его дух, и старик, своенравный и замкнутый по натуре, сидел неподвижно часами, уставившись на клумбу с петуньями, и вновь и вновь размышлял о том, есть ли на свете сила, способная сокрушить зло, или же все будет идти так, как шло прежде из века в век. А перемены, которые действительно наступали, – разве не несли они с собой в первую очередь обман и ложь? Разве машины и фабрики Палазова не были более проклятием, чем благодатью? Разве не отнимали они у человека его хлеб, его радость?
Стук в ворота вывел старика из задумчивости. Он посмотрел на часы: было двенадцать по турецкому времени.
В отличие от большинства торговцев в городе, давно уже живущих по европейскому времени, Димитр Джумалия по-прежнему сверял свои карманные часы с пушечным выстрелом, ежевечерне возвещавшим заход солнца. Ненавидевший все турецкое, старый мастер тем не менее никак не мог отказаться от этой своей привычки.
Джумалия встал, вышел на тротуар перед навесом и приложил ладонь козырьком к глазам. Это был учитель Лука Христофоров. Иногда он останавливался поговорить, но в последнее время делал это очень редко.
– Добрый день, бай Димитр, – приветствовал он старого мастера, бодро взмахнув рукой, в которой держал свернутые в трубку газеты.
– День добрый, Лука, – ответил мастер, – ты с площади?
– Оттуда, – подтвердил Христофоров. – Кисяков попросил передать тебе эти документы.
И, улыбнувшись, прибавил:
– Есть у меня и новости для тебя…
– Новости? – Джумалия поднял брови, сцепил руки за спиной.
– Да, бай Димитр, новости – с войны…
– Ну что ж, говори, послушаем, что это за новости… – старик вернулся на прежнее место и снова уселся на лавке.
Лука сел напротив, положил документы на стол и, вытерев платком лицо, медленно, подчеркивая каждое слово, произнес:
– Туркам крышка! Сулейман-паша вернулся в Заар… Ни через Шипкинский, ни через Хаинбоазский перевал ему не удалось пройти. Вот такие дела!
И он ударил кулаком по подушке, лежавшей на лавке.
Зная горячий темперамент учителя, Джумалия лишь кивнул головой и произнес:
– Все это хорошо, но скажи мне, где сейчас Гурко?… Это важнее.
– Этого я не могу тебе сказать, бай Димитр, – ответил учитель, – но пятнадцать дней топтаться на месте у Шипкинского перевала с сорока тысячами человек и не сделать ни шага вперед – большего позора невозможно себе представить!.. Каждый день турки по десять раз ходили в атаку – и все напрасно!
Задумчиво покачав головой, Джумалия сказал:
– Война сильно затянулась, Лука, и это плохо… Что из того, что Сулейман-паша вернулся в Заар. Люди-то его с ним, ведь это большая сила. И еще эти мирные переговоры… они не дают мне покоя…
– Какие переговоры, – учитель встал, – это лишь слухи. Кому взбредет в голову топить себя ради Турции? Опять же в Англии не один Дизраэли, есть оппозиция, парламент, общественное мнение…
– Да кто станет спрашивать оппозицию, если, скажем, надо будет не допустить Россию к Дарданеллам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130