Очень мне хотелось понять, изменился ли он с тех пор, как уехал из Константинополя. Он воодушевился, стал оживленно обсуждать этот вопрос, вот тогда-то я и спросил его прямо в лоб: хотел бы он участвовать в борьбе за освобождение народа. Он взглянул на меня так удивленно, помолчал немного и говорит: «Вот вам мое слово чести, господин Калчев!» На прощанье я сказал ему, что буду ждать его сегодня в час дня у входа в Куршумли.
– Да, смелый поступок с твоей стороны, – протянул Грозев. Он взглянул на часы. – Однако уже полпервого. Тебе пора…
В дверь постучали, и в комнату вошел Искро Чомаков.
– Ты ведь знаешь, зачем я тебя вызвал? – обратился к нему Грозев.
– Да, – кивнул Искро. – Пришел сын Данова?
– Сейчас пойду его встречу, – ответил Калчев.
– Если он не передумал, – недоверчиво покачал головой Искро уже после того, как Коста вышел. Он медленно расстегнул пуговицы на пальто и устало опустился на стул. Лихорадка, которой он заболел в Анатолии, не отпускала его, заставляя даже в жару ходить в толстом суконном пальто.
– Я хорошо знаю хаджи Стойо, – сказал Искро, помолчав немного. – И если сын похож на него, то задуманное нами не только обречено на провал, но и становится опасным.
– Я видел Павла Данова два раза, – задумчиво ответил Грозев. – Мне кажется, что никакой опасности нет.
В дверь постучали. Искро открыл – на пороге стоял Павел Данов. Он был одет в строгий серый костюм, жесткий воротничок рубахи был стянут темно-синим галстуком «лавальер». Павел чуть прищурил глаза, ожидая, пока они привыкнут к темноте. За спиной у него стоял Коста Калчев.
– Добрый день! – поздоровался Павел, озираясь по сторонам.
И только тут он увидел Грозева. Взгляд его за стеклами очков стал холодным, губы тронула презрительная усмешка. Он подумал, что попал в капкан, и поэтому, медленно обведя глазами комнату, обратился к Каляеву изменившимся голосом:
– Как прикажете понимать все это, господин Калчев?
Грозев, улыбаясь, подошел поближе.
– Как редкую возможность показать свое истинное лицо, господин Данов.
– А я никогда и не скрывал своего лица, милостивый государь, – все так же холодно ответил Павел, явно не понимая происходящего.
– Это относится только к вам, – мягко возразил Грозев. – Я же, к величайшему моему сожалению, вынужден менять маски. Это продиктовано обстоятельствами.
Павел смутился. Он пристально посмотрел на Грозева, как бы видя его впервые, потом перевел взгляд на Калчева. Разом все поняв, сильно покраснел и, помолчав немного, сконфуженно вымолвил:
– Право, не ожидал. Извини меня… Мир стал таким, что человеку легко ошибиться… Сожалею…
– Вам нечего извиняться, господин Данов, – успокоил его Грозев. – Ведь для вас я – торговец табаком и оружием, пользующийся уважением у турецких властей и правительства. Я предполагал, что ваше поведение будет именно таким. В данном случае это было небольшой проверкой и для меня самого, – и он предложил Данову стул.
Павел молчал, не двигаясь. Потом, как бы очнувшись, сказал:
– Извините меня и вы, господин Калчев…
Он уселся на стул, медленно снял очки и протер стекла, все также сконфуженно уставившись перед собой невидящим взглядом.
Искро и Коста устроились на старенькой кушетке в углу комнаты. Грозев подсел поближе к гостю, предложил ему сигарету.
– И все же можно позавидовать тому самообладанию, с которым вы держитесь, общаясь с этими волками… – произнес Павел. И, опустив глаза, добавил: – Я никогда бы не подумал, что вы можете служить делу освобождения народа. Даже на секунду не мог допустить… Признаться, я вас даже презирал глубоко в душе…
– Мне очень приятно это слышать сейчас… – засмеялся Грозев.
Павел курил редко, но теперь он взял сигарету, как бы пытаясь погасить охватившее его волнение.
– Мы бесконечно вам благодарны за то, что вы приняли наше предложение, – сказал Грозев, тоже закуривая сигарету. – Калчев передал нам, что вы бы желали принять участие в деле освобождения нашего народа. Но так как вы никогда не участвовали в революционном движении, наверное, у вас могут возникнуть и какие-то вопросы…
– Да, – сказал Данов, поднимая голову. – Я разговаривал с господином Калчевым и выразил готовность содействовать освободительной борьбе всем, чем смогу. Но мне не совсем ясно, какой, в сущности, организации я должен буду содействовать и в чем, собственно, заключается ваша деятельность?
– Революционным движением в Болгарии, в частности, подготовкой Всеболгарского восстания, как, возможно, вы знаете, руководил Болгарский Центральный революционный комитет, – начал Грозев. – Целью нашей борьбы является освобождение отечества. В этой борьбе пущены в ход все средства. Сербы, греки и румыны, поддерживающие наше дело, – это наши братья. Мы воюем не против турецкого народа, а против турецкой власти и правительства, против всех их пособников – турецких шпионов и богатеев. Основным принципом нашей борьбы является обеспечение свободы для всех людей. Разумеется, нынешний момент заставляет нас подчиняться условиям военного времени. Возможно, в будущем нам удастся установить связь с войсками освободителей, но пока приходится действовать самостоятельно.
Данов молчал, как бы обдумывая услышанное. Потом медленно проговорил:
– Как я уже упоминал, мне никогда не доводилось участвовать в Революционном движении, и его организационные принципы мне неизвестны. Однако судьба Болгарии всегда мне была глубоко небезразлична. Последние события породили в моей душе множество вопросов, которые приводят меня в смятение, рождая в голове неясность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130